Ольга Онойко - Море Вероятностей

— Если ты хочешь поспорить о вере, — продолжал Ца–Улт, — приходи на наше собрание в мнемотеке. Мы будем рады видеть тебя.

— Здесь спор не о вере! Дело в обязательствах!

— Ты находишься в Обители веры.

— Но его, — рука Ликки метнулась атакующей коброй, и острый коготь указал на кающегося, — его здесь быть не должно! Адские Власти не могут покидать своих доменов!

Властитель торопливо поднялся на ноги и откинул капюшон. Его прекрасное темноглазое лицо обратилось к Ликке, словно её отражение. Она, хотя и обладала достаточно развитой собственной личностью, всё же оставалась его субмодулем, как Улс–Цем – субмодулем Безликой; и что‑то внутри неё дрогнуло, отдавая приказ самой её природе. Ликка дёрнулась и на миг онемела.

— Как видишь, могут, — воспользовался этим Ца–Улт.

— Только авторизуясь в субсистемах, — утомлённо ответила Ликка. – Так, как делает Безликая. Иначе контур может дестабилизироваться. Да что я рассказываю! Вы точно не знаете этого! – она тряхнула головой.

— Тогда и ты не можешь приказывать системе, чьей частью являешься, — с долей брезгливости отозвался Ца–Улт.

Это было уже слишком. Гнев охватил всё существо Ликки, поднялся в ней, как магма в вулкане, и она выплюнула в лицо сварливому аналитику:

— Если ты хочешь сеять смуту, делай это, но не здесь!

Она нанесла сокрушительный удар. Ца–Улта перекосило под капюшоном. Разжигание смут было первейшей обязанностью ему подобных, настройкой, прописанной на самых глубоких уровнях личностной формы. Именно от таких настроек все они стремились избавиться… или заявляли, что стремятся. Обитель Вне Времён создавалась затем, чтобы по возможности облегчать преданным немыслимо сложную задачу – отказ от собственной базовой функциональности.

Ликка почувствовала удовлетворение, смешанное с неописуемым облегчением. Она жаждала бросить эти слова какому‑нибудь изуверу с тех самых пор, как пришла в Глас. Губы и веки её вздрагивали, складываясь в хищную гримасу, клыки приоткрывались. Что же теперь скажет Ца–Улт? Что он сделает? Сумеет ли возразить?..

Тот отступил на шаг. Властитель в испуге поглядывал то на него, то на неё.

Вдруг Ца–Улт переломился в поклоне.

— Мои поступки недостойны звания Отрёкшегося, — медленно проговорил он. – Благодарю тебя, Ликка, что ты указала мне на это.

И она оледенела от ужаса.

«Что я натворила? – с дрожью подумала Ликка. – Что я сказала? Я…» Она, сдержанная, целеустремлённая, настолько уверенная в своей твёрдости и вере… Настолько, что уверилась и в своём праве судить других… «Что, если я упаду? Что, если я уже падаю?!» Ликка точно очнулась ото сна. Она рухнула на колени.

— Я проявила жестокость и нетерпимость. Прости меня!

Властитель смотрел на них потрясённо.

— Ты ничем не оскорбила меня, — сказал Ца–Улт. – Прости себя сама. Никто не чист.

Ликка молча опустила голову и стала молиться со всей страстью отчаяния.

Конечно, это должно было случиться именно сейчас. Сейчас, когда она сочла себя такой правильной, такой самоотверженной, лучшей из всех. Подумать только, ведь она по собственной воле решила покинуть Обитель! Героиня… Гордыня под маской самоотречения набросилась на её душу, как голодный хищник, и пожрала всё, что она с таким трудом пыталась в себе взрастить. «Усмирю себя во имя Твоё и воспитаю себя во славу Твою… Если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, я клянусь сохранять их в чистоте, трижды и четырежды чистыми, чтобы не оскорблять Твоего взгляда и быть достойной…» Ликка осеклась, не в силах закончить Догму даже мысленно.

Что ей теперь делать?

Повернуть назад? Сдаться, признать ничтожество, поражение в борьбе, и впредь только лелеять свою слабость, не испытывая себя? Пусть Хас, Кагр, Улс–Цем узнают, что они любят и чтят жалкую и мерзкую тварь? Предать их доверие? Предать память Тчайрэ?..

Ликка поднялась на ноги.

— Моя суть – потакание страстям, — глухо проговорила она. – И она не изменится, пока не совершится Нисхождение. Но я пытаюсь что‑то с ней сделать.

Ца–Улт снова поклонился, ничего не ответив.

— Я решила покинуть Обитель, чтобы исполнять свой долг. Я иду. Простите, что прервала вас.

Она медленно повернулась и спустилась по ступенькам.

Путь до хранилища и потом – до Врат занял у неё двадцать повторений Догмы смирения и пятнадцать – Догмы преданности. Ликка чувствовала, что Властитель плетётся за ней, и порой слышала, как он начинает жалобно стенать что‑то вполголоса, но не оборачивалась и не отвечала. То, что он делал сейчас, было его собственным выбором. Он мог приказывать ей, и его веление стало бы столь же непреклонным, как веление её собственной природы – в конце концов, они были единым целым, — но он ничего не приказывал. Он предоставлял ей столько свободы, сколько мог, и она в той же мере испытывала благодарность.