Борис Письменный - Явление Духа

Вывод получался немного странный: раз - такое дело, то - все понятно: тебя бы сбили в Корее и ты - ходил бы, как заводной.

Другого моего показательного ветерана - уже вьетнамской войны, я тоже встречаю довольно часто; мы с ним беседуем о погоде. Если увидите его в Джерси- Сити, отдыхающим, сидя у стены или в углу парка, обычно в защищенном, непростреливаемом месте, непременно подумаете, что он туристпутешественник. С объемистым зеленым рюкзаком, флягами и прочим хитроумным снаряжением походника, сам - в маскировочной раскраски хаки, он похож на студента-интуриста из какого-нибудь Гейдельберга. Никаким туризмом он, конечно, не занимается; живет неподалеку, получает пенсию, время от времени ложится в больничку, а в моменты ремиссии - бродяжничает в охотку. Классический красивый блондин с рассыпающимися волосами; у него все альбиносовое,несколько даже черезчур блондинистое. В его бесцветных, как бы слепых глазах, застряли сумашедшие точки.

Если садишься с ним рядом на солнышке у стены, он вполне разумно обсудит прогноз, порассуждает об 'относительной влажности воздуха и атмосферном давлении ртутного столба'. Говорит он исключительно вежливо и коррекгно, но с какого- то момента мне становится не по себе без видимых на то причин. С погодой все ясно, но как- то безотносительно от всего, среди ясного неба на меня надвигается 'вельт- шмерц'; начинает невыносимо тошнить душу и хочется бежать от него подальше.

В День Победы я подарил Духу новую палку с резньм набалдашником из слоновой кости. Отыскал по- соседству, в какой- то индийской лавке среди бронзовых тазов, вазонов и чайников - среди таких, в общем- то обычных принадлежностей 'для дома, для семьи'; но тут - определенно факирского вида вещь, заставляющую думать о черной магии.

На закате мы отправились к знакомым - Мотовилкиным, у которых был самый подходящий для барбекю зеленый дворик- бэкярд. День стоял расчудесный, Пьяный майский воздух. В кружеве солнечных пятен возбужденно шумели гости, и все прибывали новые.

В круговороте у стола с закусками мы неожиданно наткнулись на кого бы вы думали? На Эрика! Одной рукой он пытался смахнуть с лопатки блямбу паюсной икры в свою картонную тарелку, а в другой руке - держал пластиковый стакан, из которого при каждом его взмахе выплескивалось вино. Эрик был чисто выбрит, одет по небрежной моде - во что- то безразмерное номерное баскетбольное, и в нем ничего не осталось от прежнего сиониста.

- Какие лю- юди! - протянул Эрик блатньм голосом.- Старичок, я только что из Москвы; мотаюсь взад- вперед. Увидимся позже, окей?

Птицы и белки сходили с ума, На дальнем краю большой поляны опершись на новую трость Дух следил за хороводом белок в ветвях. Казалось - все белки участка слетелись в тот угол, чтобы угодить благодарному наблюдателю. От легкого пьяного ветра в блюда с салатом летели ольховые сережки и цветочная пыльца. Поэт Финкельгросс декламировал, а может быть сходу, а- ля прима,слагал стихи:

Зачем меня осыпал семенами весенний лес? Я не земля, не дева плодородья. Я горожанин- страшный книгочей. Зачем я под зеленой кроной весь в семенах, летучих- вертолетах? Тут парашюты, носики, стрижи, пушинки, винтики, ножи... Зачем они слетелись? На мне им не взойти...

Действительно, весна как- то по особеннему отчаянно рвалась к жизни: всюду попадалась мошкара и муравьи, жужжали шмели; зеленые вошки ползали по руке, извивающиеся личинки десантом свисали с неба и падали за шиворот; шагнешь - и невидимая паутина облепляет лицо. Гости сморкались, обсуждали аллергию, и понемного перебирались внутрь дома. Говорили по- русски и поанглийски. На одном краю стола раздавалось даже что- то по- немецки: наш эмигрант из Берлина

- Хорст (Хацкель) Шапиро беседовал с пожилым соседом Мотовилкиных Бруно. Они оба явно работали на публику: тут же переводили немецкие слова остальным. Бруно рассказывал, как он, молокосос - солдат Вермахта, с нестреляньм своим фаустпатроном попал в русский плен. Его отправили в страшную Сибирь, откуда чудом удалось сбежать на Запад и спастись.

- Помню с тех пор по- русски, - смеялся Бруно: - заспьеваем пьесенку; прошу пани попердолить. Боле не разумию...

Хорст Шапиро пел на идиш какой- то куплет, подмигивая, делая вид, что это по- немецки. Он положил руку на плечо Бруно, и они качались и пели, изображая баварский бирхалле.

- Окей, все- таки не понимаю, - сказал Эрик, - как, Хацик, ты можешь жить в Германии со своим Юдишь Дойч? - - - Очень даже Зэр- Гут, - смеялся Шапиро. И, уже серьезным голосом стал говорить о своей преданности европейской культуре и все обычные объяснения по такому поводу. - А почему, спрашивается, я должен давать удовлетворение юдофобам, избегать хорошего места. Германия - страна - великая; немцы, в целом, - сейчас шелковые перед нами...