Борис Письменный: О, Пари

До чего ненавижу сырым яйцом болтаться в руках неподконтрольного, неизвестного мне оператора. Предпочитаю дорогу железную. Куда лучше сидеть-считать пролетающие столбы, водокачки, глазеть на любой скучнейший пейзаж, дремать под перестук пассажирского поезда. К сообщению между Европой и Америкой это, увы, не относится. (Туда не ходят поезда! - заметил старухе дед в их знаменитой дискуссии.) К тому же поездом натурально ехать в какой-нибудь там Рыбинск или Кустанай. В Париж нужно лететь. Чья душа не летает в Париж, хотя бы в мечтах?

Когда закрадывается тревога, мое чудодейственное средство - немедленно оглядеться, чтобы превратиться в увиденное, во что-нибудь благоразумное, надежное в своей благоразумности. Во время болезненной операции, например, изучать увязку балок на потолке, размышлять о хитроумности сверкающего никелем зубоврачебного аппарата, оказавшегося в поле зрения. Но самое лучшее- это лица людей. Я смотрю на незнакомые лица вокруг и, если полюблю их, я, будто заверенный самим господом Богом, знаю, что никакие напасти не могут с ними случиться.

Среди моих попутчиков, проходивших регистрацию, мне понравился чернобородый крепыш, эдакий бесстрашный землепроходец;он шутил с высокой дамой, показывая крепкие волчие зубы. В очереди за ними две пожилые семейные пары оживленно разглядывали зеленый путеводитель Мишлена. Тоненькая девочка-ребенок пыталась устоять по-балетному на мысках. А девушка постарше, сама с выправкой танцовщицы, ей будто бы помогала, нарочно щекоча - они с хохотом стукались лбами. Кстати, эта старшая по всем статьям могла быть сестрою Лулу. Мне захотелось тоже стукнуться с нею лбом, чтобы вышибить из себя флоридскую ересь.

Но тут произошла довольно странная вещь. Из здания аэровокзала я вышел на наружный драйвей, куда подруливали желтые чекеры-таксомоторы; прикрывая глаза, чувствуя особый, совсем по-парижскому ласковый ветер на щеках; краем глаза заметил уже отчаливающий маршрутный городской автобус. И тут я... я легко впрыгнул в него и поехал назад, домой. Впрыгнул, может быть, только мысленно, интуитивно, как случается это со мной-экстросенсом, следуя взглядом за смеющейся парочкой, как раз впрыгивающей в готовую закрыться переднюю дверцу. Столько образов и соображений роилось тогда в моей голове! Париж, Лулу, женитьба... Я такой, я мог впрыгнуть машинально, под влиянием неясных своих предчувствий.

В то же самое время, однако, я помню и другой оборот событий. Когда после часовой задержки наконец объявили посадку. Все мы, уставшие ждать, душою уже парижане, гурьбой поспешили через переходный туннель, рассаживались, толкались, шутили, прихватывали свежую прессу. На мое счастье, симпатичная, похожая на Лулу, девушка оказалась напротив, через проход от меня; я помог ей уложить багаж в верхние отсеки. Помню, как внутри самолета, в уюте, в окружении благодушных людей сделалось совсем по-домашнему радостно и легко, как в детстве перед началом киносеанса. Блаженное предвкушение. Сиди себе в ожидании приятных сюрпризов, один лучше другого. Прежде все было только киножурналом, всего-лишь необходимым введением, подготовкой, но настоящая жизнь - впереди; скоро она начнется, и с каждым разом будет делаться лучше и лучше.

Едва заметил я, как мы выруливали на взлет. Моя соседка зажмурилась, зажав ладошки между колен. Она облегченно вздохнула не раньше, чем мы оторвались от земли; иллюминаторы пронзили лучи заходящего солнца; раздался благовестный гонг-перезвон, оповещающий о благополучном взлете. 'Лулу' осмотрелась, вскольз перехватила мой взгляд. В глазах ее я прочел насмешливую иронию - будто она каким-то образом знала о моих фантазиях на ее счет или догадывалась о моих инфантильных причудах.

- Вам, Женя, за тридцать, а вы, право, такой дурачок, - почему-то по-русски вообразился мне ее голос. Внизу под нами, потянулось прихотливо изрезанное заливами побережье Лонг-Айленда...

Что же произошло после? Как не удивительно, я четко вижу и то и другое и даже не хочу выбирать. Оба эти, казалось бы противоречивые события, одинаково близки моему сердцу; по-крайней мере сейчас, когда я пытаюсь восстановить порядок событий. Уехал ли я из аэропорта еще до обьявления о посадке на рейс? Не исключено, что мог действительно впрыгнуть в отходящий автобус, поддавшись животному инстинкту. Могло быть так, могло быть иначе. Наше воображаемое прошлое, я так верю, не менее изменчиво, чем будущее. В данный момент, например, размышляя о причинах и следствиях, могу легко вообразить, что, если я сел в аэропортовский автобус, то хотя бы затем, чтобы проверить как чувствует себя опять заболевшая мама, или затем, чтобы дописать мое навязчивое русалочье полотно - большую работу маслом, которую как раз заканчивал в дни перед отлетом. Картину, о которой, чувствую, обязательно должен рассказать; в которой, быть может, содержится ключ ко всей этой невероятной нижеследующей истории.

Читать дальше