Юлий Буркин - Изумрудные росы

— Ты чего-то боишься? — спросил тот.

— А тут никакой заразы нету?

— Ты имеешь в виду болезнетворные простейшие формы жизни?

— Вот-вот, именно их.

— Если бы ты знал, в каком виде вы, люди, оставили нам Землю, ты бы ничего не боялся, — заявил Лабастьер. — Подозреваю, что все ее водоемы кипели не один день.

— О'кей, значит, стерильно, — пробормотал Грег и полез в ручей.

Вода была не холодной и не теплой, в самый раз, и она кишела рыбой. Вдогонку император спросил:

— А почему ты боишься смерти? Ты всегда ее боялся?

Интересный вопрос. Уже стоя по пояс в воде, Грег ответил:

— Когда я был маленьким, я был уверен, что, когда стану взрослым, ученые обязательно изобретут таблетки бессмертия. Так что я сильно не грузился…

Договорить он не успел. Рядом проплывала огромная рыбина, и он, шутя, метнулся, словно чтобы поймать ее… И поймал! Выбросив добычу на берег, Грег крикнул:

— Пусть пожарят!

— Хороший ответ, — отозвался император. — Рыба не боялась смерти и будет изжарена…

Грег предпочел не развеивать его иллюзий. «Пусть считает меня умнее, чем я есть. Это полезно».

Сытый и посвежевший, он растянулся на травке, обсыхая. Потом перевернулся на живот, протянул руку и подтащил к себе одежду. Залез в «карман», достал «книгу», открыл наугад и прочел:

Вдруг ударил мороз,

Смерть снимает вопросы.

Бесполезно бежать,

И любуются осы:

Бриллиантовый дождь,

Изумрудные росы…

Он перечитал то же самое вслух и спросил Лабастьера:

— О чем это?

— А ты не понял? — вопросом на вопрос отозвался тот.

— Я понял, но я хочу проверить, правильно ли я понял.

— А как ты понял?

«Да, и среди бабочек встречаются евреи…»

— Ну… Что если смерть неизбежна, то не стоит и унижать себя страхом. Нужно принять ее и даже, возможно, увидеть в ней некую высшую красоту…

— Молодец. Ты обозначил почти все семантические пласты. Но есть и еще один, довольно важный. На современной Земле, там, где водятся осы, не бывает холодов. Для них это событие уникально. Они никогда не видели ни инея, ни снега… Им не страшно умирать еще и потому, что они познали нечто необыкновенное. Что, возможно, стоит жизни. И еще одно. У махаонов эта интонация присутствует почти всегда: любое действие бессмысленно, высшая добродетель — в созерцании.

Город махаонов уже виднелся вдалеке сероватым холмом. То, что это город, Грегу сообщил император, сам бы он не догадался.

— Мы почти пришли, а ты так и не выполнил свое обещание, — напомнил Грег. — Согласись, я сообщил тебе то, что ты хотел узнать.

— Но это было не так-то много… Ладно. Объясняю. Я ищу, но никак не могу найти достаточно вескую причину для того, чтобы вернуть твоих соплеменников к жизни.

— То есть ты не разбудишь их?!

— Я этого не сказал. Я ищу.

— Неужели ты не понимаешь: для того чтобы делать добро, вовсе не обязательно иметь какую-то особенную причину!

— Добро для кого? Вчера мы кормили тебя рыбами. Мы делали добро для тебя, но каково было рыбам? Придумай сам причину, по которой бабочки должны быть заинтересованы в возрождении человечества. И если она будет веской, я отдам приказ немедленно.

Не каждый день от того, что ты скажешь, зависит — быть человечеству или нет… Грег молчал. Холм города, приближаясь, становился все больше и больше… Итак, зачем бабочкам люди? Ну, например, затем, что они большие и сильные и они могли бы стать хорошими помощниками… С какой стати? Только если держать их в рабстве… А большой и сильный раб опасен… Но вот люди же почему-то всегда искали братьев по разуму. Просто чтобы были…

— Мир мог бы стать интереснее, — сказал наконец Грег. — Разнообразнее.

— Но и опаснее, — возразил император. — Этим мы и отличаемся от вас. Люди всегда стремились к новому, и они уничтожили себя, а бабочки стремятся к стабильности.

— Вас ничто не интересует?

— Почему же? Бабочки очень любознательны. Но осторожность превыше этого. Правда, лично я многое перенял от психологии людей… Когда-то мой отец очень сердился на это… Есть вариант. Я мог бы сделать наш мир пусть ненадолго, но разнообразнее, если бы разбудил твоих товарищей, предварительно стерилизовав их, чтобы они не размножались. Мы держали бы их, как сейчас я держу тебя, в повиновении и любовались последними бескрылыми до самой их смерти. И у нас остались бы о них мнемофильмы для наших потомков.