Эллис Питерс - Ярмарка Святого Петра (Хроники брата Кадфаэля - 4)

Он успел заметить, как задымленная комната озарилась огненным всполохом, опалившим ему волосы и брови. Филип легко вскинул обмякшее, бесчувственное тело Эммы на плечо и чуть ли не покатился вниз по ступенькам. Еще один язык пламени вырвался из-под двери и метнулся вдогонку беглецам, но смог, как показалось Филипу в тот момент, только лизнуть его пятки. Лишь впоследствии, осмотрев башмаки, юноша понял, что лестница уже горела у него под ногами.

Когда Филип добрался до дверей, ведущих на улицу из каминного зала, голова его кружилась и ноги подкашивались. Он боялся, что упадет вместе со своей драгоценной ношей, а потому присел на каменные ступени и, стянув покрывавший лицо дымящийся обрывок рубахи, стал жадно вдыхать свежий, чистый воздух.

Первое время он не очень четко видел и слышал: все, происходившее вокруг, казалось расплывчатым и отдаленным. Он даже не заметил, как во двор галопом влетел Хью Берингар в сопровождении стражников, и узнал о прибытии подмоги, лишь когда к нему подошел брат Кадфаэль. Монах мягко высвободил Эмму из объятий юноши, поднял ее на руки и сказал:

- Ты славный паренек. Не бойся, я отнесу ее вниз. Пойдем с нами. Обопрись на меня, вот так вместе и спустимся. Давай найдем тихий уголок и посмотрим, что я смогу сделать для вас обоих.

Неожиданно Филип вздохнул, лицо его стало пепельно-серым. Не доверяя своим ногам, а потому не решаясь встать, он с ужасом в голосе спросил:

- Она...

- Она дышит, - успокоил его брат Кадфаэль. - Идем, поможешь мне о ней позаботиться. Надеюсь, что с Божией помощью с ней все будет в порядке.

Открыв глаза, Эмма увидела чистое, ясное небо и склонившиеся над ней озабоченные лица. Одно из них, как всегда дружелюбное и внимательное лицо брата Кадфаэля, девушка узнала сразу, хотя и понятия не имела, откуда здесь взялся монах, как, впрочем, не осознавала, где она сама и что с ней. Другое лицо склонилось настолько близко, что его трудно было рассмотреть, и выглядело оно по меньшей мере странно: вся его верхняя часть была измазана копотью и сажей, которую пробороздили извилистые ручейки засохшего пота. Над висками курчавились опаленные волосы. Но с этого лица на нее взирали чистые, как небо над головой, ясные карие глаза - взирали с такой бесконечной любовью и преданностью, что это измазанное лицо, и прежде-то не отличавшееся особой красотой, дарило ей успокоение и казалось самым привлекательным из всех, какие ей случалось видеть. Лицо, которое она видела в последний раз перед тем, как оно превратилось в пылающий факел, воплощало в себе честолюбие, алчность и жестокость, укрывшиеся под лицемерной маской благородства и красоты. Это же лицо, простое и непритязательное, открывало иную, истинно прекрасную сторону человеческой натуры.

Лишь когда она легонько пошевелилась и Филип сразу же изменил позу, чтобы ей было удобнее, Эмма поняла, что покоится в объятиях этого человека. Чувства постепенно возвращались к ней, вернулась и боль. Ее голова лежала на его груди, щека была прижата к тунике. Грубой, домотканой тунике обычной одежде ремесленника. Конечно, ведь он же сапожник. Никудышный мальчишка из семьи мастерового. Что можно было сказать по этому поводу? От юноши все еще пахло дымом и палеными волосами, хотя Кадфаэль и хлопотал вокруг с кружкой воды из колодца. Никудышный мальчишка примчался за ней в манор и вынес ее из огненного ада. Неужто она так много для него значила? Она, маленькая, никчемная девчонка...

- Она открыла глаза, - взволнованно прошептал Филип, - смотри, она улыбнулась.

Кадфаэль склонился пониже:

- Как ты себя чувствуешь, дочка?

- Я жива, - пролепетала девушка едва слышно, но с несомненным удовольствием.

- Жива-живехонька. Благодари за это Господа, ну а уж после него, конечно, Филипа. Ну а сейчас лежи спокойно, а я поищу плащ. Тебя надо будет завернуть потеплее, потому как скоро может начаться озноб. И тебе будет больно, бедная моя девочка, ты сильно обожгла руку, а смягчающих мазей у меня с собой нет, и я не смогу по-настоящему помочь тебе, пока мы не вернемся в обитель. Постарайся держать руку в покое: чем меньше будешь ею шевелить, тем лучше. Скажи, как это получилось, что ты цела и только рука обгорела?

- Я сунула ее в жаровню, - промолвила Эмма, вспоминая случившееся, но тут же увидела, как испуганно расширились при ее словах глаза Филипа, и неожиданно поняла: она не должна ожесточать чистое сердце этого юноши рассказом о лжи, вероломстве и подлости. Когда-нибудь она непременно поделится пережитым, но не с Филипом.