Эллис Питерс - Ученик еретика (Хроники брата Кадфаэля - 16)

Илэйв, опершись ладонями о булыжники, распрямился и встал на колени, озадаченно тряхнул разбитой головой и взглянул на красивые наездничьи сапоги, на красивые одежды и, наконец, на мужественное, квадратное, властное лицо с орлиным носом и серыми, проницательными глазами, невозмутимо устремленными на испачканного, взлохмаченного юношу, отрекомендованного ему как еретика. Оба смотрели друг на друга не отрываясь, словно зачарованные, судья и обвиняемый, - словно пытаясь пробраться друг к другу через пустыню недоверия, полную сыпучих песков и ловушек.

- Тебя зовут Илэйв? - мягко спросил епископ. - Ответь мне, Илэйв, отчего ты пытался бежать.

- Я пытался не бежать, а... догнать, - отдышавшись, сказал Илэйв. Милорд, юная девушка находится в опасности. Я узнал об этом только сейчас. И я сам тому причиной! Позвольте мне догнать и спасти ее, и - клянусь вам - я сразу же вернусь сюда. Господин, я люблю ее и хочу взять в жены... Если она в опасности, я должен быть с ней рядом.

Илэйв резко подался вперед и схватил епископа за край сутаны. В душе его вспыхнула надежда, ибо от него не отшатнулись и не попытались оттолкнуть. - О, милорд! Шериф уже отправился выручать ее, позднее он подтвердит мои слова. Но это моя невеста, нас нельзя разделить, и потому я должен спешить к ней. Милорд! Вот вам моя самая святая клятва, что я вернусь и предстану перед судом, каково бы ни было решение. Но отпустите меня сегодня вечером - всего только на несколько часов!

Аббат Радульфус отступил с видом столь решительным, что все стоявшие с ним рядом и с изумлением глядевшие на юношу также отошли в сторону. Роже де Клинтон, который умел читать в сердцах человеческих, крепко взял Илэйва за руку и помог ему подняться на ноги. Властным жестом он указал на ворота и велел привратнику:

- Выпусти его!

Мастерская Джевана Литвуда, где он выделывал кожи, находилась за Франквиллем, в уединенном месте на правом берегу реки, под крутым склоном, на котором раскинулся луг, оканчивающийся зарослями кустарника. Здесь земля дыбилась холмами, река была глубже и текла стремительней, что замечательно способствовало работе Джевана. Производство пергамента требует неограниченного количества проточной воды, и как раз это место быстро бегущего Северна годилось для того, чтобы укрепить там открытые деревянные рамы с сетями, на которые натягивались сырые кожи так, чтобы вода могла свободно омывать их день и ночь, прежде чем их можно будет погрузить в раствор извести на две недели, а потом выскоблить и вновь погрузить еще на две недели в известь для окончательного отбеливания. Фортуната имела представление о способе превращения сырых кож в тонкие, кремовато-белые листы пергамента, которыми так гордился ее дядюшка. Она не стала попусту тратить время возле сетчатых рам, погруженных в реку. Там никто бы не стал прятать что-либо ценное. Слабый запах тления заставил ее поморщиться, но поток был достаточно мощен, и запахи здесь не застаивались. Внутри хижины этот запах был значительно сильней, смешанный с едкими испарениями известкового раствора и менее едким запахом выделанных кож...

Фортуната отперла мастерскую и вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Ключ она взяла с собой. В мастерской, с утра простоявшей запертой, было темно и душно, но Фортуната не посмела отворить ставни, чтобы осветить поярче большой стол, на котором Джеван нарезал и выскабливал кожи. В доме стояла тишина. Округа была пустынна: ни лачуги кругом, ни тропинки, по которой бы кто-то мог пройти мимо. Времени у Фортунаты было предостаточно, и потому она не торопилась. Та вещь, которую Джеван не захотел держать в доме, могла оказаться здесь, где, укрытый от посторонних взглядов, он чувствовал себя безраздельным хозяином.

Фортунате хорошо было известно, как тут и что расположено, где размещены лохани с раствором извести - первый для кож, которые только что принесли с реки, и второй - уже для выскобленных кож, на которых с обеих сторон не осталось ни щетины, ни комочков плоти. Окончательную промывку проводили в реке, после чего кожи натягивали на рамы и сушили на солнце, а потом опять тщательно скоблили пемзой и мыли. Джеван сегодня пользовался только одной рамой: кожа, натянутая на ней, была гладкой и теплой на ощупь.

Фортуната подождала несколько минут, чтобы глаза привыкли к сумраку. Слабый свет пробивался в щели ставен. Толстая соломенная крыша, нагретая солнцем, провисала на своих опорах, в помещении было душно.