Стивен Бакстер - Корабли времени

Издание такого календаря, подчеркнул я, станет новым словом, предвестником зари нового века, — и послужит человечеству извещением о наступлении Эпохи Научного Мышления.

Нет нужды говорить, что мой проект «зарубили», не говоря уже о довольно-таки грубом отзыве в желтой прессе, который я проигнорировал.

Зато мое открытие дало первотолчок изобретению хронометров для Машины Времени. Отныне я отбросил всякие мысли о традиционном календаре и основанных на нем счетных устройствах и обратился к простому подсчету количества числа дней. Эти цифры всегда было нетрудно перевести в традиционное летоисчисление. В первом своем путешествии остановился в дне за номером 292495934 — что в точности соответствовало году 802701-му. Теперь мне предстояло добраться до дня 292495940 — тот самый день, когда я потерял Уину в пылающем лесу!

Мой дом находился среди террас на Питершам Роуд — растянувшихся под склоном неподалеку от реки. Теперь, после его исчезновения, я оказался на голом склоне холма. Вершина Ричмонд Хилл вставала как раз за мной, это был массив, сложившийся в геологическое время. Деревья цвели и высыхали прямо на глазах, их вековые жизни успевали промелькнуть передо мной за несколько ударов пульса. Темза изгибалась передо мной светлой серебряной полосой — и время от времени у нее вырастал новый рукав: словно живая струйка ртути выстреливала из русла. Новые здания поднимались со скоростью дыма от костра: некоторые рядом с местом моего старого дома, стертого с лица земли Историей. Эти здания потрясали своей легкостью, изяществом и гармоничностью пропорций. Мост Ричмонд-бридж давно исчез, на его месте появился новый пролет, примерно с милю длиной, который свободно выгибался в воздухе над Темзой на изящных и прочных опорах. Я вспомнил, что захватил с собой Кодак, и сделал попытку сфотографировать эти фантазмы, понимая, впрочем, что света для такой съемки вряд ли хватит, и, к тому же, изображение получится нерезким. Архитектура впечатляла — технологии далеко ушли вперед за возможности девятнадцатого века, как великие готические соборы от греческих и римских храмов. Наверное, в будущей эре человек получил свободу от неумолимых сил гравитации — иначе откуда бы еще могли появиться такие дома, упирающиеся в небо?

Но еще задолго до того, как светлый клинок Темзы тронули коричневые и зеленые пятна разложения, говорившие о том, что река иссякает и зарастает илом и водорослями — клинок сломался посередине, прямо у меня на глазах. И, как все творения рук человека, все эти гигантские конструкции оказались призрачными, несравнимыми с хтоническими силами, дремлющими в земле.

Я находился в странном состоянии отрешенности от мира, сидя в кресле Машины Времени. Помню возбуждение, охватившее меня при первом путешествии, когда я впервые пролетал мимо этих архитектурных чудес. Какую гордость я испытал тогда за человечество! И теперь я понял, как незначительны эти достижения и успехи человеческой расы, как беззащитны они перед лицом природы. Человечество каждый раз неизбежно отбрасывается назад, под безжалостным и неумолимым давлением эволюции, в упадок и разложение элои и морлоков.

Я был потрясен невежественностью человеческой расы. Что творим мы из себя в процессе времени? Как короток наш век! — и сколь бессмысленны события на фоне выразительных взмахов рукава Истории, которая стирает всякий раз с земли наши самые великие творения, как помарки небрежного школяра. Мы даже не мотыльки, беспечно порхающие свой короткий век — беспомощные перед лицом несгибаемых сил геологии и эволюции — сил, неумолимых в движении, и все же настолько медленных, что в повседневной жизни мы не беспокоимся об их существовании!

Вскоре, миновав Век Грандиозных Строений, я углубился в Будущее. Новые дома и дворцы, менее амбициозные, но все еще громадные, то и дело вырастали из земли, как грибы в осенний день. Отсюда, из сиденья Машины Времени их очертания были зыбкими, ненадежными, что было вызвано разными причинами: отклонение под напором ветров, силы Кориолиса, температурного сжатия и расширения, усадки фундамента и прочих факторов, влияющих на здание — особенно, на высотное, на протяжении все его жизни. Это были изменения, невидимые — я бы сказал — невооруженным глазом, но отсюда, с моей позиции, где находился я, все этот было отчетливым и несомненным. Зыбкий призрачный мир вставал передо мной со всей своей уязвимостью и недолговечностью. Солнце, нырявшее по небу глубокого синего цвета морской волны, с перепадами солнцестояний, казалось, стало светить еще ярче, зеленый поток, расстилавшийся по Ричмонд Хилл, становился все шире, понемногу скрадывая коричневые прогалины и белые пятна зимы. И вот снова я вступил в эру, когда земной климат Земли благосклонно расположился к человечеству.