Джеймс Фелан - Карантин

Том сидел на поваленном Даниэле и со всей силы лупил его кулаками по лицу. Голова лежащего на спине проповедника билась об кафель со страшным звонким звуком. Казалось, череп вот–вот расколется, точно кокосовый орех. Лицо опухало, превращаясь в кровавое месиво.

– Вставай! Борись! – крикнул я Даниэлю, которому удалось высвободиться и перекатиться на бок. Он поднялся, но на ногах стоял нетвердо, шатался. Вместо лица у него была бесформенная кроваво–синяя маска.

– Ты…

Очередной безжалостный удар не дал Даниэлю договорить. Том снова бросился на него, и в этот момент я вцепился нападавшему в спину, схватил его за локти, но хирург легко сбросил меня и снова повалил свою жертву на пол. Он вкладывал в удары всю силу и злость: пластический хирург, посвятивший жизнь тому, чтобы делать людей красивыми, превращал лицо человека в кусок кровавого мяса и одновременно калечил свой главный инструмент – руки. Жестокость стерла границы между прошлым, настоящим и будущим.

Наверное, Том винил посланника Бога в том, что стало с его женой, с городом, со страной, с миром…

– Как же Бог допустил такое, а? Где же твой Бог? – выкрикивал Том.

Если не вмешаться, он убьет Даниэля – осознание этого пришло внезапно.

За плечи я оттащил Тома от избитого: просунул руки ему подмышки и резко дернул на себя, чтобы стянуть на пол. Я всем весом навалился на него, мешая подняться. Том не унимался: он видел перед собой единственного врага и яростно боролся, изворачиваясь и пытаясь вновь ударить его.

Справа раздался крик, переходящий в визг:

– Не–е–ет!

Кричала Одри.

В дверях стояла Пейдж. Она смотрела на нас, не решаясь ни шагнуть в столовую, ни убежать обратно. В руке она держала мой пистолет. Заряженный. Я толкнул Тома, и он отвалился на спину, оставшись лежать с широко раскрытыми глазами.

Пейдж вскинула пистолет и выстрелила в потолок.

Все замерли, застыли. От звука выстрела у меня внутри будто что–то оборвалось.

Том пустыми глазам смотрел вокруг. Он не понимал, где находится, и что с ним.

Вокруг головы Даниэля натекла лужа крови. Наверное, именно так будет выглядеть человек, если вставить ему в рот пистолет и нажать курок.

В спальне заплакал ребенок. И люди вышли из оцепенения. Кто–то зарыдал, некоторых тошнило прямо на пол, несколько человек выбежали из комнаты.

Я слез с Тома, подошел к Пейдж и сказал:

– Все закончилось. Помоги Даниэлю.

Она молча взяла меня за руку. Я взглянул на нее и увидел мертвые глаза Анны, две безжизненные стекляшки на лице девушки, лежащей на полу вагона, превратившегося в бойню. Но Пейдж и Анна были совсем не похожи. Я вспомнил калифорнийский загар и светлые, выгоревшие на солнце волосы первой и иссиня–черные, блестящие волосы второй – дань индийской крови. Я моргнул, чтобы вернуться в реальность, и забрал у Пейдж протянутый пистолет.

Четверо мужчин перенесли Даниэля в лазарет. Они взяли его за руки и ноги, и он напомнил мне поломанную куклу. Несколько человек оттащили к стене Тома. Выстрел выбил из него весь боевой дух.

У меня все руки были в крови. Я поцарапал костяшки о плиты пола, когда пытался остановить разъяренного Тома, и теперь они сильно кровоточили, оставляя на полу багровые капли. Джинсы на коленях были испачканы. Боли я не чувствовал. В голове пульсировала единственная мысль: как же я устал от плача и криков.

9

Я проснулся затемно. На соседней постели спала, повернувшись на спину и наполовину раскрывшись, Пейдж. Загорелая рука темнела на фоне белой простыни. Эта девушка была похожа на ангела, настоящего живого, нарисованного яркими красками ангела. Я укрыл ее. Хорошо, что она спит и разговор о ночных событиях можно отложить. Ведь нам нужно поговорить еще о многом? И еще многое предстоит сделать…

Быстро одевшись, я вышел. В столовой несколько человек уже завтракали кашей. Днем газовыми горелками пользовались исключительно для приготовления еды, а вечером на них же ставили воду для купания. Газовая печка немного отогрела помещение, но при выдохе изо рта все равно вылетало облачко пара. Несколько человек угрюмо сидели за столами, ни о чем не разговаривая: ночные события явно не шли у них из головы. Может, они вообще не ложились спать. Я молча взял бутылку воды и банан – кожура уже потемнела, но его вполне можно было съесть. Никто не поднял на меня глаза.

С террасы проникали первые лучи рассвета, ветер гнал по улице клубы низкого тумана, но куда им было до стремительного Гудзона. Пирс почти полностью засыпало снегом: белоснежная плита, уходящая в сизую бурлящую воду, одинокий остров с пластиковой травой, стремящийся оторваться от здания.