Николай Полунин - Цербер

- Ночь не такая уж и длинная, Михаил. Почему вы не хотите указать точное место, куда мы летим? Пилот бы рассчитал, и мы прибыли туда с рассветом. Каких вы еще ждете подвохов?

- Я указал общее направление, разрешение на полет можете запрашивать хоть сейчас. Точку сообщу при подлете. А время я и сам могу рассчитать, крейсерская этой лоханки мне известна.

"А иначе твои ребятки будут там заранее, и Бате одному не отмахаться. На Гошу рассчитывать не приходится, про Зиновия вообще речи нет. А так мы упадем на десять секунд, мои вспрыгнут - и снова вверх. Никуда не деться от тех, кто будет с нами, но это... посмотрим. Ты, Андрей Львович, уж точно от нас не отвяжешься".

- Другие мои байки будут из самоновейшей истории, - сказал Андрей Львович, - и действующие лица в них вам известны. Понимаете, о ком я?

- Я и Пашка, - процедил он. - Трудно не понять.

- У вас всегда была такая чудовищная регенерация? С какого примерно возраста? У него? До вашего несчастного случая четыре года назад замечалось что-либо подобное? Что это был за случай, попытка суицида? Причина?

Залп вопросов непроизвольно вырвался у Андрея Львовича. Это был порыв, с которым он не сумел совладать. Михаил отметил его досаду на себя. "Попробую тебя расшевелить", - подумал он.

- О себе не скажу, не знаю, а Паша мне точную дату называл, запамятовал я только. Сами у него поинтересуйтесь.

- Другие? Кто они? По какому признаку вы их отбирали?

Андрей Львович просто не мог остановиться. С настоящими аномалами редко удавалось найти общий язык. Они были все-таки слишком замкнуты. В этом смысле штат фирмы Андрея Львовича являлся поистине уникальным.

- Андрей, я вновь спрошу вас: что вы имеете в результате всех ваших трудов? Во имя чего все-таки? Вот этого? - Михаил указал на вертолеты, "Ми" и дальний "Алуэтт". - Меня всегда занимал вопрос о притягательности власти. Она? Так приятно держать в своих руках жизни и судьбы? Уверяю вас, что...

Он понял, что говорит лишнее.

"Что ты хотел ему сказать? Что это страшно и больно и вовсе неинтересно? Да знает он, наверное. А если и не знает, свое ты ему никогда не сумеешь передать, даже и рассказав все".

"В Бакановку, - думал Андрей Львович. - С Леной ли, без - еще посмотрим, но только туда. С ним я, похоже, смогу договориться. Даже если он "двойной" и к нему уже кто-то приложил руку. С другой стороны - кто мог? Я бы знал. Но зачем ему собирать кого-то там, да еще и Лену?.. Два часа. Пора".

- Михаил, я покину вас с вашего разрешения. Мне нужно подключиться и взглянуть, что там про вас еще набежало.

Это был один из приемов Андрея Львовича. Как правило, любого ошарашит, когда ему прямо в лоб дают понять, что он - в игре. Этот, каким бы ни казался невозмутимым, вряд ли будет исключением.

- Мне с вами можно?

- Пока нет. Усните, если на голой земле сможете. Мне тут написали ваш график за последнюю неделю - после такого месяц отсыпаться надо.

- Да и вы, должно быть, не особо отдыхали.

- Из-за вас. Коньяк я оставил.

"Вот так он со мной, - подумал Михаил. - Знай, пацан, мы тебя... и насквозь видим. Коньячок тебе марочный вместо конвоя. Куда сбежишь? Так и будешь дрессированной блохой на аркане скакать. А сейчас я кто?"

Он громко и весело расхохотался:

- Андрей, вы же не задали мне самого главного вопроса: на кого я работаю?

- Вскорости это произойдет, - обнадежил его Андрей Львович. Боком уселся в распахнутую заднюю дверь "Порша".

Он не беспокоился, оставляя Михаила в ночи одного: из темноты за ним наблюдало много глаз. Соединившись с системой, вызвал информацию.

...Волны сна чередовались с приливами ожесточения и злобы.

Как они смеют с ним так? Жалкие смертные черви. Они не видят, кто перед ними? Как он разговаривал, этот червь. Снисходительно. Посмеиваясь. Поучая.

Нет!

Лапа с когтями, способными крушить скалы, пробороздила эту мягкую отвратительную землю с отвратительными слабыми стебельками растений. Он не привык к мягкой почве. Черный песок и камень - вот его дом. Берега Реки - его место.

Три горла вздрогнули в беззвучном рыке, драконья пасть на хвосте приготовилась ударить пламенем, змеи ошейника обнажили ядовитые зубы.

Нельзя. Здесь этого нельзя. Он должен оставаться одним из них, в привычном для них облике. Это дается ему все тяжелее и тяжелее. Тот, благодаря которому он может походить на них и жить среди них, тоже устал. Он мучается и тоскует от непреодолимости Судьбы, он не знает, что будет Река и синий берег на той стороне, с которого его позовет далекий любимый голос.