Сергей Булыга: Окрайя (Черная сага - 3)

- Чего тебе?

- Хочу уйти на север.

- Ну и иди.

- Но я хочу уйти вместе с тобой. На твоем корабле.

- Со мной и без тебя людей достаточно.

- А если вдруг тебе двоих не хватит?

- Хватит!

- А ты их вызови. Я посмотрю на них. И мой товарищ тоже очень хочет на них посмотреть. Ведь хочешь, да?

- Хочу! - сказал Лузай и даже засмеялся.

И кормчий тоже враз повеселел и, потирая руки, спросил:

- А вы на каких хотите посмотреть?

- На самых лучших!

- Это дело!.. Леп, Гурн, сюда!

И показались Леп и Гурн. И показались прочие. Да и по берегу стали сходиться любопытные. А мы с Лузаем отошли немного в сторону и встали там, и изготовились. Сошли по сходням Леп и Гурн, и тоже изготовились. Кормчий сошел, сошли его дружинники. И обступили нас на должном расстоянии. Кормчий спросил:

- Как вас зовут?

А я сказал:

- Потом, в море узнаешь.

- А вы разве дойдете до него?

- А что тут доходить?! И двадцати шагов не будет. Так что, пошли?!

- Пошли! - сказал Лузай.

И мы пошли на них! И...

Да! Это и вправду были лучшие! И Леп рубился хорошо, и Гурн. И все, стоявшие вокруг, кричали:

- Бей безымянных! Бей!

А безымянным лечь - это, у них так говорят, хуже всего. Безымянных нельзя поднимать, безымянные так и лежат на земле, пока их чайки или крабы не сожрут...

Но мы дошли до моря, да! Сперва Лузай дошел, потом и я. Я очень гневен был и потому долго не мог сразить врага, а все теснил его, теснил, в воду загнал...

И только там уже достал! А после окунул меч в прибрежную пену, вымыл его, утер, в ножны вложил, а уж потом только сказал:

- Я - Айга, пришлый йонс.

- А я - Гуннард Медный Язык, - ответил кормчий. - Вот мой корабль. Всходи! И ты, Лузай, всходи!

И мы взошли. И пировали с ними. Но уже в полдень сели к веслам. Гуннард командовал:

- Р-раз! Р-раз! - и мы гребли.

Уключины скрипели, хлопал парус. Волны толкались в борт, шипели. Ветер свистел...

И выл Хвакир! Я это очень ясно слышал. Когда волна подбрасывала нас и становился виден берег, я привставал, смотрел...

Но пса не видел - только слышал: он выл и выл и выл. Так воют только по покойникам. Бр-р, гадко как!

Лузай же ничего не слышал. Лузай был весел, говорил:

- А ты был прав! Все хорошо.

- Р-раз! - командовал Гуннард. - Р-раз! Р-раз!

А вечером убрали парус, заложили весла, поели солонины, выпили вина и все заснули. Один лишь я не спал. Мне чудился Хвакир - как будто он пришел ко мне, лег мне на грудь, и давит, давит, давит! Но от него было тепло, и вскоре я заснул.

А утром мы опять взялись грести. Гребли весь день. И еще один день. И еще один день. И еще. А море было тихое, спокойное, и небо было чистое - ни облачка, ни птиц. Гуннард был весел, говорил:

- Как бы не сглазить! Вот бы еще хоть один день таким же выдался. Ну, и еще!

И так, как он просил, и было: лишь на девятый день к нам прилетела птица - ворон. Ворон был очень осторожен - парил довольно высоко и все высматривал, высматривал...

- Считает нас! - так говорили йонсы. - Амун, стреляй!

Амун стрелял. Он был у них первым стрелком, он веко Винну заложил... А тут стрелял, стрелял - а стрелы уходили мимо. Это недобрый знак! Как только ворон нас пересчитает, он улетит к Хозяину, расскажет, сколько нас, где нас искать, и вот тогда Хозяин - Морской Вепрь! - примчится к нам и протаранит нас клыками, проломит борт, корабль начнет тонуть, мы станем прыгать в воду, и тут-то он... Тогда я встал и попросил:

- А дайте я попробую.

Крик был! Насмешки. И неверие. А ворон все кружил, считал, а я настаивал, настаивал... И, наконец, мне дали лук. Я заложил стрелу. И долго целился, и вспоминал Хвакира, шептал: "Это - тебе, тебе, хватай, мой верный пес!" А после выстрелил...

От ворона лишь перья полетели! Все закричали:

- Хей! Хей-хей!

Потом всем выдали вина, а мне - двойную порцию. Потом, когда все выпили, Гуннард сказал:

- Амун, к веслу!

И Амун сел на мое место. А я сел рядом с Гуннардом. И лук оставили при мне. И сорок восемь стрел. И это непростые стрелы! Их загодя приносят в храм, обмакивают в жертвенную кровь и посвящают Винну, богу белобровых. Так что иные стрелы здесь не подойдут. И потому каждую из поданных мне стрел я огладил и поцеловал, над каждой прошептал свое заветное желание...

А Гуннард улыбнулся и сказал:

- Я вижу, ты не прост, мой Айга.

А я:

- Я разве твой? Я - свой.

Гуннард нахмурился. В другой бы раз он, может быть, схватился бы за меч... А тут он посмотрел на небо и задумался. Потом спросил:

- А где это ты научился так метко стрелять?

- Это неважно, - сказал я. - А важно, чтоб не разучиться.