Андрей Столяров: Вид с холма

В этом смысле характерен и сам главный герой. Автор, видимо, не случайно выбрал на эту роль среднестатистического интеллигента. Такой герой позволяет, с одной стороны, задавать беспокоящие вопросы, а с другой, — не удовлетворяться ответами, которые подсовывает ему жизнь.

Биография его представлена в романе не слишком подробно. Однако по отдельным деталям, даваемым большей частью ретроспективно, можно догадываться, что герой рождается где-то в начале шестидесятых годов, заканчивает школу, Московский университет, а потом несколько лет работает в одном из научно-исследовательских институтов. Делает диссертацию, составляющую тогда для многих предел мечтаний. В перестройку диссертация, естественно, отодвинута, герой вместе со всеми включается в яростные дискуссии и протесты: участвует в митингах, требует преобразований, в тревожные дни путча целые сутки проводит у стен Белого дома. Он не то чтобы готов отдать жизнь за свободу, но, по-видимому, отражая биографию автора, полон самых романтических ожиданий. Ожидания развеиваются вместе с началом реформ. Институт остается без финансирования, сотрудники — без зарплаты. Новая «демократическая» реальность оказывается безжалостной по отношению к прошлому. Романтики ей не нужны, ей требуются расчетливые прагматики. И вот тут в жизни героя происходит решительный поворот. Когда его положение становится по-настоящему безнадежным, когда он приходит в отчаяние и уже подумывает о том, чтобы по примеру некоторых коллег пополнить собою ряды мелких торговцев, один из его приятелей, ставший за эти годы редактором популярного еженедельника, предлагает ему написать статью о перспективах науки в «рыночном» мире. Статья неожиданно вызывает некоторый резонанс. Вероятно, герою удается выразить какие-то общие настроения. Платят же ему за эти восемь страничек столько, сколько он не получал в своем институте за последние три месяца. Герой немедленно пишет еще две статьи — их печатают. А затем — еще и еще, постепенно осваивая технику этого ремесла. У него обнаруживается способность, которая достаточно высокого ценится в данной среде: умение приподнять мелкий случай до захватывающей истории, умение развернуть, фактически, на пустом месте сюжет, как бы достраивающий действительность. Так, например, он пишет серию репортажей о крысах в Московском метро, которые ныне превращаются в монстров, обладающих зачатками разума. Сейчас они властвуют в заброшенных темных туннелях, однако близок момент, когда неисчислимые полчища их поднимутся на поверхность. Или он пишет о громадных исторических циклах, заканчивающихся катастрофами. Гибель древних цивилизаций была отнюдь не случайной. Ныне мы как раз завершаем подобный цикл. Солнце человечества меркнет, часы бьют полночь. Техносоциальный Армагеддон уже вздымается на горизонте.

Где здесь вымысел, где — реальность? Где — забавы ума, где — подлинное предчувствие? Этого он, вероятно, не знает и сам. Статьи, однако, пользуются у читателей популярностью. К началу повествования главный герой — уже довольно известный, неплохо оплачиваемый журналист, уверенно чувствующий себя в мире прессы. Разумеется, он — не звезда первой величины. Настоящие деньги делают те, кто крутится на телевидении. Но герой и не жаждет приобщиться к новому символу веры. Он уже привык, приспособился, удовлетворен своим положением. Он ничего не хочет менять. Пусть все идет, как идет.

Его это вполне устраивает.

И вдруг — неожиданное, пугающее дрожание почвы.

Сюжет романа завязывается с того, что в баре Клуба московской прессы, куда герой по необходимости иногда заглядывает, чтобы в обстановке непринужденного трепа выяснить нет ли каких-нибудь новостей, он, случайно подсаживаясь к одной из разогретых компаний, застает разговор о том, что журналистике за последние месяцы будто спилили зубы. Вроде бы и цензуры политической больше нет. Вроде бы и источники финансирования у крупных масс-медийных концернов разные. Вроде бы и должно как-то обозначать себя столкновение интересов. Все-таки не при советской власти живем. А вот, гляди, за последнее время — ни одного по-настоящему острого материала. Ты можешь что-нибудь такое припомнить? Словно люди, которые формируют поток, сговорились сознательно приглушать информацию: изымать из нее наиболее драматические моменты, не затрагивать тем, могущих взбудоражить общественное сознание. Кто-то добавляет в ответ, что и некоторым ведущим обозревателям будто мозги промыли. Сегодня он один, завтра — уже другой. Сегодня — яростно отрицает, завтра — словно не помнит против чего выступал. Называются некоторые имена. Тут же, как по заказу, появляется один из таких «промытых»: не обращая ни на кого внимания, пристраивается за столик в углу. Раньше бы сел вместе со всеми. Сосед героя острит: Это — после визита к Большому Брату... Имеется в виду книга Орвелла, известная, по-видимому, не только «у нас», но и «у них».