Марина Дяченко - Пандем

«…Жить общинами, замкнутыми и разомкнутыми, жить среди людей, чьи интересы и ценности будут схожи с их собственными. „Вертикальные“ общества рядом с „горизонтальными“. Традиционные и экспериментальные. Промискуитет и патриархальная семья — выбирай согласно склонностям и темпераменту. Независимость? Пожалуйста. Соревнование, борьба за место в иерархии? Сколько угодно. Человек не обязан жить там, где родился, и так, как жили его родители. Сообщество как тропический лес, где для самых разных видов находятся экологические ниши… Душевная экология, социальная экология — и вот когда баланс будет поддерживаться без прямого моего вмешательства, я сочту, что можно переходить на следующую ступень…»

…А, собственно, что изменилось?

Они виделись каждый день. Арина всегда знала, когда он вернется, и выходила навстречу; если дети были дома — выбегали и они.

Она давно забыла, что такое депрессия. Оживленная, с блестящими глазами, с рыжеватой косой, как у девчонки, она казалась студенткой, сбежавшей с лекции на свидание:

— Кимка! Ну, здравствуй!

Она выставляла на стол его любимую еду в натурпластовых тарелках — синтезированную (но Ким теперь и не смог бы есть натуральную, ни в какое сравнение не идет), садилась рядом и выслушивала новости. Рассказывала, как дела на работе и что за успехи у детей; разве не так должна выглядеть идеальная семья?

Она сидела за столом напротив, или на полу, подобрав по-турецки ноги, или в кресле, если зимой; она говорила с Кимом — и одновременно с кем-то еще. Ким видел это в ее рассеянных глазах.

Он очень долго не придавал этому значение. Только когда она стала обрывать фразу посередине, прислушиваться к внутреннему голосу, смеяться невпопад, забывать, о чем идет речь, — тогда Ким попытался возмутиться:

— Ариш, у тебя ведь был целый день, чтобы болтать с Паном! Я же не слышу, о чем вы говорите!

«Извини».

— Извини, — сказали они почти одновременно.

«Это Аринкина вредная привычка, давай я в таких случаях буду транслировать на тебя, чтобы ты слышал…»

— Нет, — отказался Ким. — Поговорить втроем мы успеем… В конце концов, это моя жена, а не твоя!

Все засмеялись его удачной шутке.

Прежде, когда Арина была удручена чем-то или напугана, Ким был единственным человеком, умевшим правильно ее утешить. Он знал ее — понимал — как никто на свете. Наверное, только при этом условии живущих вместе людей можно назвать семьей; все прочие случаи (включая и страстную любовь), под это условие не подпадающие, есть не что иное, как модель песочного домика. Арина знала, что Ким понимает ее лучше всех на свете. И Ким знал. И это знание давало ему повод даже для гордости…

Теперь Арина никогда — или почти никогда — не грустила и не пугалась, а если ей случалось бывать в минорном, «сумрачном» настроении, она спешила не к Киму, а от него. «Неохота, чтобы ты видел мою кислую мину», — говорила она, садилась на велосипед и исчезала до позднего вечера, а вернувшись, была уже оживленной и беспечной как всегда.

Они почти никогда не говорили о важном. То есть они говорили — о важном для человечества, о космической программе, например. И о важном для детей — отправить их летом в африканский заповедник или в скандинавский аквапарк. Но о том важном, которое редко нуждается в словах, они не только не говорили, но даже и не молчали.

Единственными минутами их безусловного и полного единения оставались минуты близости. Они любили друг друга часто, несмотря на работу, учебу и усталость, и пылко, несмотря на спокойствие каждодневных их отношений. Оба были здоровы, как буйвол и буйволица, плоть требовала своего, они затевали любовные игры в постели, на травке, в бассейне, в лесу, и, прижимая к себе горячую и счастливую жену, Ким наслаждался чувством собственника. Она была — его. Безоговорочно. И так было, пока в один из таких моментов Ким не увидел в ее глазах тень другого разговора.

Она говорила с Пандемом!..

Арина не понимала, что случилось. Плакала — впервые за много лет. Ким стыдился сам себя — своей реакции, самца в себе. Пандем реанимировал его — и, конечно, находил единственно правильные слова, которые Ким мог сказать бы сам себе, будь он в этот момент чуть-чуть хладнокровнее.

Они долго говорили — втроем. Арина не могла понять, почему ее разговоры с Пандемом задевают Кима. «Ведь это же все равно что мысли, — доказывала она. — Я же не могу не мыслить, ты подумай, Кимка!»