Евгений Прошкин - Твоя половина мира

— Магазин.

— Может, два?

— Не надо.

— Вы уверены?

— Я уверен только в одном. — Тиль обнял Элен и погладил ее по щеке. — Времени на перезарядку у нас не будет.

Света нет, но все видно: восемнадцать ступеней вверх, потом площадка, разворот на сто восемьдесят градусов и снова — восемнадцать ступеней, восемнадцать маленьких шажков. Площадка, разворот. Итак — сто четыре раза, до пятьдесят второго этажа. Лифты в отеле “Колумб” исправны, и ни один идиот не станет подниматься пешком. Поэтому пользоваться лифтом нельзя. Восемнадцать шагов — разворот — восемнадцать шагов. Торопиться некуда, впереди целая ночь. Площадка — марш — площадка. Тридцатый этаж, ноги начинают гудеть. Можно присесть на пол. Скорость — не цель.

Тиль привалился к прохладной стене и пошевелил пальцами. Две рукоятки в ладонях уже не воспринимались отдельными предметами — без них руки стали бы пустыми и незаконченными. Легкий “стейджер” и угловатый полицейский “з-мерш”, в котором дизайн пал жертвой функциональности. “Стейджер” — в левой, “з-мерш” — в правой, он тяжелее. Ладони вспотели, но рукоятки не скользят. Даже не верится, что когда-нибудь придется с ними расстаться...

У Тиля зачесался лоб, и он погладил его стволом — иначе было неудобно, иначе и не получилось бы.

Теперь встать и подниматься дальше. Половина уже пройдена: пятьдесят два минус тридцать — это двадцать два этажа, сорок четыре пролета. Марш — площадка — марш... Марш — площадка — марш... Ноги снова сдают, не поймешь, от чего: усталость?.. страх?..

Бояться плохо, бояться неправильно. Ноги не понимают. Они дрожат — их не переспорить.

Щиплет глаза. Пот?.. Нет, просто хочется спать. Больше двух суток без сна: в семнадцать лет — обычная история, в двадцать пять — тяжело, но не смертельно, в тридцатник — это почти за пределом возможностей.

Плюс нервы, конечно. Сколько их, бедных клеточек, сгорело в башке, пока он выходил под прицелами снайперов? Много, слишком много. После такой встряски полагается принять грамм пятьдесят в чистом эквиваленте и лечь на что-нибудь мягкое. Но пока это мечта.

И самое главное — транквилизаторы, нездоровый эксперимент над самим собой. Весь потребленный ди-пэкзедрин как будто сконцентрировался в одной точке и оттуда разросся мутным пятном сонливости. Не свалиться бы... Потом — можно. Потом, когда все закончится, когда форвард Люгер станет стопроцентно, безоговорочно, восхитительно мертвым телом, — вот тогда можно будет и рухнуть. Часов на десять-двенадцать, не меньше.

“Рухнешь, Хаген, — заверил Демон. — И не на десять, а навсегда. Поворачивай, пока не поздно. Это добрый совет”.

“Давно меня ждешь?”

“Дольше, чем ты думаешь”.

Тиль набрал воздуха и, задержав, медленно выдохнул.

Вперед! Демон прикончит его в самом крайнем случае — не раньше, чем увидит зрачок пистолета и поймет, что выбора уже нет. Тилю останется лишь нажать на спуск. Он может не успеть и этого... Но он будет стараться. Изо всех сил.

Стволы ударились о стену и брякнули на разные голоса: “стейджер” — ласково, по-домашнему, вороненый “з-мерш” — звонче и жестче.

“Это просто смешно, Хаген”.

“Значит, посмеемся...”

“Что ты будешь делать со своими пистолетами?

“Стейджер” можешь выкинуть сразу. Память о сестре? Я тебя понимаю, но “стейджер” бесполезен. К тому же в нем всего три патрона осталось”.

Тиль сжал рукоятки. Демон знал и это. Скверно.

“Полицейский “з-мерш” тоже не годится. Оружие нормальное, но для другого случая. Меня можно убить бомбой, к примеру. Но где ты ее возьмешь? А пистолеты... забавно, Хаген. Это тебе не дешевый “Селигер”, двери здесь надежные”.

“Я постучусь”.

“Я не открою”.

“А я снова постучусь”.

“Будешь долбить до утра, пока за тобой не явятся”.

“А явятся за мной лишь после того, как погибнет Альберт?”

“Естественно”.

“Как это произойдет? Что ты ему приготовил?”

“Не скажу, а то сюрприза не получится. Но ты будешь удивлен”.

“Щенок паршивый... Я тебе голову отпилю!”

“Ты мне это уже обещал, Тили”.

“Я тебе не Тили! Слышишь, щенок?”

“Не злись, Хаген. Нужно мыслить позитивно. Какие у тебя варианты? Никаких”.

Оттолкнувшись от стены, Тиль понесся вниз. Замок на поясе отмерил двадцать шесть метров и закрылся. Трос загудел басовой струной, и Тиля подбросило вверх. Потом еще раз, уже слабее. После третьего рывка инерция погасла, и ветер закачал его из стороны в сторону. Под ногами летала светящаяся улица — как ночное небо, только ярче. Пятьдесят второй этаж, почти двести метров... С крыши это было гораздо ближе.