Н. Огнев - Следы динозавра

— Вот как с вашим братом-коммунистами разделываются, — хвастливо сказал солдат. — Да вон, никак, еще одного угробить хотят…

На площади казнили не одного, а несколько китайцев. Полуголые желтые люди со связанными назади руками были поставлены на колени; около каждого высились большие белые доски с китайскими надписями; палачи в солдатских гимнастерках размахивали древними монгольскими секирами. Кругом, в отдалении, толпились отдельные кучки зрителей. Впрочем, народу было немного, видно было, что зрелище нередкое.

— Ну, а как в России-то? — спросил солдат, которому, видно, надоело молчать. — Голод, чай?… Падаль жрут?

— Да ведь я арестованный, — невесело ответил Свистунов. — Мне нельзя разговаривать.

— Говорили — налоги непомерные… Седьмую шкуру, будто, дерут.

— Кто семь шкур носит, с того седьмую и дерут… — неохотно ответил Васька; ему не хотелось разговаривать; тело продолжало болеть; где-то внутри родилась, и пошла разгуливать по всему телу мелкая противная дрожь.

— Не хошь ли хлебнуть? — неожиданно и вполне дружелюбно предложил солдат, вытащив из-за пазухи бутылку с мутной жидкостью. — Рисовая, ханшин называется. Градусов на пятьдесят будет…

Васька отказался. Солдат хлебнул сам, спрятал бутылку и достал из кармана краюху серого хлеба. Разломив ее пополам, солдат предложил Ваське. Хлеб был сырой и невкусный, весь в крупинках махорки; Васька стал, однако, есть с удовольствием. В штаб притащились к вечеру. Китайские солдаты окружили Ваську и повели в низенький, опутанный колючей проволокой, дом. Представитель китайского генерала — некий чин в шелковом халате — был надут и важен. Русский офицер с одутловатым лицом казался его подчиненным.

— Ты что, комсомол? — лениво и нехотя спросил офицер, наставляя на бумагу американскую автоматическую ручку.

Васька молчал.

— Молчать будешь? — так же лениво продолжал офицер. — Хуже будет, сукин сын. Прижгут подошвы — заорешь белугой.

Васька молчал.

— А, вот ты какой, голубчик? Ну, ладно. А в общем могло бы и обойтись. Например: паек, жалованье и все такое. Свобода. Как думаешь? Все молчишь? Все равно — заговоришь, да поздно будет… Так вот: с тебя требуется только одно: признай, что большевики прислали тебя и других на подмогу китайским большевикам. И что едет еще несколько партий.

Васька молчал. Офицер встал, лениво раскачиваясь, подошел к Ваське и внезапно, со всего размаху, ударил его по носу. От неожиданности Васька ударился о стену, но тотчас же пружиной отскочил и ринулся на офицера. В тот же момент Ваську схватили сзади несколько человек.

Очнулся Васька — зверски избитый и связанный — на платформе бронепоезда; кругом сидели несколько русских солдат с винтовками. Ваську куда-то везли.

Все началось очень просто: старшина приказал Чин-Бао-Си отдать в пользу ангодзюна последнюю и очень тощую овцу. Когда Чин-Бао-Си стал возражать, старшина пригрозил ему минь-туанами. Чин-Бао-Си отвел овечку в дальнее поле, посадил в яму и прикрыл негодным бамбуком. Тогда пришли минь-туаны и стали бить Чин-Бао-Си по спине, по животу и даже по лицу — до тех пор, пока Чин-Бао-Си, охая и кряхтя, повел минь-туанов в поле и показал овцу. При этом минь-туаны всю дорогу говорили Чину о том, что он, старый слон, не хочет, чтобы во всей Небесной стране настал мир, а наоборот: хочет войны и беспорядков.

Чин-Бао-Си очень хотел мира и порядка, но еще больше он хотел, чтобы никто не мешал ему обрабатывать свое поле, чтобы никто не отбирал урожая, чтобы его животные были действительно его животными, чтобы никто, в том числе минь-туаны, не приходили с дракой отбирать их в пользу какой угодно армии.

— Вот вам овечка, мои почтенные, — слезливо сказал Чин-Бао-Си, сбрасывая негодный бамбук. — И это — последняя моя овечка. Свинью забрали солдаты еще в позапрошлый урожай, и забрали вместе с урожаем. Другие солдаты отняли кошку. Собака пропала неизвестно куда.

Сказав так, Чин-Бао-Си заплакал, потому что его разжалобили собственные слова. Но минь-туаны не плакали, наоборот, они пошли в деревню с большим весельем, потому что, обирая бедняков, они освобождались от податей ангодзюна сами и сохраняли свое имущество. Чин-Бао-Си сидел в овечкиной яме, пока не стемнело. В темноте он пошел в деревню, но его остановили какие-то люди.

— Стой! — крикнули эти люди. — Кто смеет ходить по дорогам после захода солнца? Разве ты не знаешь, что это запрещено нами?