Кругом шумная, крикливая, возбужденная толпа. Цепь часовых с трудом сдерживает напор; каждый хочет прорваться к рядам солдат, сказать ласковое, почтительное слово, сунуть кусок лепешки, горсть рису, бобов, а не то просто во всю ширину рта крикнуть прямо в лицо радостный привет. А рядом, по обочине, еще более многочисленные толпы: на собаках, на ослах, на верблюдах, на велосипедах, в тележках, в повозках, в тачках, а главное — пешком. Деи, женщины, старики, молодежь — и неслыханное, невиданное дело: подстриженные девушки-студентки…
Солнце лезет все выше и выше: жарко, душно, пыль забирается в глаза, в горло, в нос… Энтузиазм растет: не стихают оркестры и не смолкают крики радости и возбуждения.
Войска выстроились; по дороге промчались, стуча, мотоциклетки и автомобили. И вдруг оборвалась острая и нежная мелодия китайской музыки. Замер шум толпы: на дороге крытый автомобиль, на подножках, с обеих сторон — солдаты. Автомобиль завернул к войскам, рассыпался спрыгнувшими солдатами, выбросил высокого человека в белом китайском костюме — и умчался.
Сотни тысяч глаз неотступно следят за высоким человеком. Вот, шагнул несколько раз, остановился, поднял руку. Крик, безумный по своей мощности крик потряс воздух.
— Ман-шью!.. Ман-шьюуу!.. Уууууу!..
Ало-голубые знамена, качнувшись, склонились.
Один за другим подбегали автомобили, с членами ЦК Гоминдана, с членами Реввоенсовета Южного Правительства. Один за другим вожди быстро взбегали на многочисленные крытые трибуны. Один за другим возникали митинги.
— Память великого Суна да живет вечно… — Дивизии Вампу десять тысяч лет здравствовать.
И, вслед за лозунгами:
— Ман-шью… Ман-шьюуууууу…
— Гомин-дан — ман-шью!
Рев, рев подобный реву моря, грохоту грозы, урагану, тайфуну:
— Уууууу… Ууууу…
И никто вначале не заметил точки, появившейся над горизонтом. Зачем смотреть на небо, когда на земле невиданный во всей тысячелетней истории Китая — такой праздник, праздник не для богатых, а для бедноты. Но точка неуклонно росла, близилась, расширялась, стала крестиком, и вот уже — ровный рокот мотора. Тысячи глаз в небо. Воздушная машина, несущая смерть. Враг или друг? Скорее — враг.
Дула винтовок устремились вверх. Толпы шарахнулись от трибун. Пулеметы задрали короткие морды.
Но самолет уверенно снижался, и вот уже стали видны на его крыльях красные солнца.
— Японец!
Залп, залп… Гигантские трещотки пулеметов.
И вдруг — с самолета — ало-голубое знамя Гоминдана.
Свои!!!
Но самолет уже у самой земли, судорожно выравнивается… и вот уже колеса катят его по земле.
С машины один за другим сошли трое. Один из них — в форме гоминдзюновского офицера — подошел к группе начальников, протянул пакет. Вытянулся и отчетливо произнес:
— Почтительное донесение от цзяня четвертой народной армии Хаоли-Фу блистательному Революционному Совету Гоминдана.
— Ман-шьюоууу!.. — грохнула толпа.
— В самую центру попали, товарищ Френкель, — сказал Антипыч, оглядываясь кругом.
— Какая разница с народной армией, — подумал Френкель, впервые сходя на благословенную землю Южного Китая и вглядываясь в стройные ряды обутых и подтянутых солдат Кантонской армии.
— Э, братишка, что же, — пыхал перегаром какой-то ужасной водки обнявший Ваську Свистунова солдат. — Нечто они люди? Они вроде обезьян. Опять же — разбойники. Хунхузы они, вот они кто. И самый ихний главный — Чжан — старикашка — тоже хунхуз. Наша офицерня, конечно, к нему подслуживается, — ну, это все от мамона. Видел я его, Чжана-то. Ну, как есть из наших, из воронежских мужиков старого понятия. — Солдат вздохнул.
— А ты давно из России? — угрюмо спросил Васька. Тело болело и ныло, кисти рук, сдавленные наручниками, саднили; кроме всего прочего, хотелось есть.
— Я из России давно, — помолчав, ответил солдат. — Я, братишка, из России с самого Колчака. Забыл, с чем ее едят, Россию-то. — Солдат нехорошо ухмыльнулся. — Польстились мы на водку на дешевую… эххх!..
— Продали, стало быть, Россию за выпивку, — подковырнул Свистунов.
— Про-дали, — протянул было солдат, но внезапно обозлился: —А ты, знай-помалкивай, сволота… Помни, что ты есть арестованный. Тоже разговаривает.
Двуколка загромыхала по камням. Узкая уличка как-то сразу кончилась, открылась большая площадь. Возница-китаец, не переставая нахлестывать мула, обернулся и странно подмигнул Свистунову. Свистунов, недоумевая, осматривался кругом, и внезапно заметил: к телеграфному столбу на расстоянии четырех метров от земли была прикреплена человеческая голова; поодаль, у плетня, стояло распятое безголовое туловище.
Читать дальше