Борис Пшеничный - Аидовы тени

- Он реагирует на свет, - прошептал Владимиров. - Можно показывать.

Первая фотография, подхваченная манипулятором, ушла в камеру.

Понять что-либо в поведении реставранта было невозможно. Он действовал сам по себе, никак не сообразуясь с окружением. Ни к чему не притрагивался, ничто его не заинтересовывало, не привлекало внимания, будто ничего вокруг и не было - одна пустота. Удивительно, как он не наскакивал на стены, не спотыкался о трубы и шланги, во множестве устилавшие пол.

Фотография висела на уровне его глаз, подсвеченная направленным лучом. Он подходил к ней почти вплотную - и раз, и два, но никакой реакции, разве что слегка поднимал голову. Впрочем, это могло и показаться.

Разуверившись в успехе, Владимиров после первой попытки предложил выставить сразу два портрета, включая и тот, который он пометил третьим номером. Все то же, Реставрант, дойдя до стенки, повернул назад. Но потом что-то его остановило. После короткого замешательства вернулся, застыл у портретов. Вне всякого сомнения, он разглядывал один из них, но какой именно, понять отсюда, из смотрового окна, было невозможно.

- Себя, он узнал себя! - выпалил Семен. И как бы подтверждая его догадку, реставрант слепым движением сомнамбулы протянул руку к изображению человека с трубкой, словно хотел коснуться его лица.

- Все, кончили! Уложи его досыпать, - распорядился директор и рывком откатил кресло от пульта.

13

В кромешной тьме безлунной ночи они шли к морю. Посплетничать, пошуршать галькой. Шли напрямую, по бездорожью. О черт! - спотыкались. Ну и ну! - говорили. Спотыкались и говорили. Мысли их скакали, ноги заплетались. Им было все равно о чем говорить, лишь бы выговориться; все равно куда идти, лишь бы двигаться. Теперь убедились? - голос директора. А я что, я тоже! - голос Попцова. Прохвосты! - директор. Чуть не провели нас, Попцов. Потом дуэтом: Дудки! Мы тоже не лыком шиты. Одни: А этот, носатый, каков, а? Другой Носатый остался с носом, ха-ха! Тискали друг другу руки: И все же можем поздравить себя - получилось, свершилось! Не верится, Михаил Матвеевич, как сон. Сон и есть, голубчик, мы сотворили большее, чем сон, такое никому и не снилось.

У моря было светлей. Ни луны, ни звезд, а все же светлей. Они стали различать друг друга,

- Куда же вы? Простудитесь.

- Костер разведем, обсохнем.

Владимиров по пояс влез в студеную воду. Семен не отважился мочить ноги.

- Выходите, Михаил Матвеевич, не рискуйте, - кричал он с берега.

- Теперь можно и поболеть, - неслось с моря. - Я даже с удовольствием повалялся бы на больничной койке... Бр-р, и впрямь ледяная, икры сводит.

Потешными прыжками, высоко вскидывая ноги, директор выскочил из воды и бегом - к едва-едва занявшемуся костру. Ботинки - прочь, брюки - прочь, заплясал голым шаманом.

Попцов не ожидал от него такого мальчишества. Озорничал директор, шалил. И если бы только это безрассудное купание. Покидая биокомплекс, он снял охрану, отправил всех спать, оставив лишь двух операторов, да и тем наказал исчезнуть, если нагрянут полномочные гости.

- Нагрянут, непременно нагрянут! - пророчил он, держа руки над пламенем. - Ворвутся, а там никого нет; кинутся нас искать, а нас тоже нет.

- Так им это только на руку. Снимут кювету и увезут.

- Пусть везут на здоровье.

- Но там же Он.

- Он да не он. Ему не хватило двух суток, чтобы стать самим собой. Сейчас он дебил, дебильным и останется... Что вы на меня так смотрите? Да, да, они получили идиота.

У огня они не заметили, как занялось утро. А когда совсем рассвело, из глубины острова донесся шум мотора. Вскоре показался и прошел стороной, удаляясь, саранчовый силуэт вертолета.