Александр Борянский: Время покупать черные перстни

Между прочим, прапорщик Афонькин ничего не боялся, так как по уставу бояться было не положено. Почти ничего не боялся. Если он чего и побаивался, то это только особиста майора Тарасева (очень нехорошего человека!) и рядового Майсурадзе, который обещал по дембелю прибить прапорщика Афонькина, а дембель у Майсурадзе примерно месяца через два. А в остальном прапорщик Афонькин был достаточно смелым прапорщиком. Морально устойчивым, политически грамотным, идеологически выдержанным прапорщиком, делу КПСС и Советской Родине преданным… И уж совершенно он не боялся рядовых Черткова и Совенко, прослуживших всего четыре месяца.

Он прыгнул на площадку и заглянул в отверстие. Там было темно.

Прапорщик Афонькин залез в отверстие и оказался в каком-то темном коридоре. Он не совсем понял, что произошло, но в какой-то момент ему показалось, что темнота сгустилась. Он оглянулся, желая поскорее увидеть свет, но света позади не было. Ноги сами понесли его вперед и внесли в сырое помещение. Прапорщик скорее почувствовал, чем услышал звук закрывающейся двери. Он рванулся к ней, собираясь что есть силы дернуть на себя. Тщетно. Никаких ручек на совершенно гладкой стене не было. Прапорщик прислушался. Где-то далеко капала вода.

Неожиданно зажегся ослепительный свет. Афонькин сначала зажмурился, а потом протер глаза и осмотрелся.

Первым, что он увидел, было орудие пытки с ласковым названием «испанский сапог». С его помощью во времена инквизиции выворачивали ноги. Чуть дальше виднелся инструмент для вырывания ногтей и вытягивания хрящей. В порядке возрастания были воткнуты в деревянную колоду иглы, которые предназначены для засовывания под ногти малоразговорчивым посетителям подобных заведений.

Афонькин проглотил слюну и перевел взгляд на множество других приспособлений: сплетенные веревки, раскаленные угли и зловеще сияющая «гильотина универсальная». Прапорщик уже хотел закричать, но тут чьи-то холодные руки легли ему на плечи.

— Не ори, — голос был на удивление спокойным.

— Не ору, — ответил Афонькин и почувствовал, как множество мурашек забегало у него по телу.

— Скажи лучше, что выбираешь, — голос стал более требовательным.

— Ничего, — ответил прапорщик и попытался усилием воли задержать встававшие на макушке дыбом волосы.

— Не выйдет, — голос был по-прежнему спокойным и требовательным. — Выбирай сам, иначе пожалеешь.

— Это, — ткнул пальцем в безобидно висящие веревки страдалец. Холодные руки подтолкнули его вперед.

— Не оборачивайся. Всовывай руки, а потом ноги.

Прапорщик решил, что если сделает наоборот, то сможет обмануть судьбу, и начал всовывать ноги.

— Не так! — Голос окрасился в гневный цвет. — Сказано тебе, дураку: сначала руки!

— Виноват, — пролепетал Афонькин и лихорадочно начал высовывать ноги и всовывать руки, но тут он понял, в чем заключалась эта пытка. Его тело должны были вытягивать веревки, в которые он сам залез. Представив себе такую картину, прапорщик заплетающимся языком произнес:

— Разрешите обратиться.

— Разрешаю.

— Можно, я другое выберу? Если разрешите…

— Какое именно другое? — В голосе прозвучала нотка любопытства.

— Вот это, — Афонькин дрожащей рукой показал на «испанский сапог».

— Валяй! — весело прозвучало в ответ. Прапорщик еще не всунул ноги в колоду, как сообразил, что после этой пытки колени у него будут находиться сзади.

— За что? — вяло простонал он.

— Профилактика, — дружески сказал голос.

— Не хочу это, хочу то!.. — истерически закричал Афонькин и мотнул головой в сторону щипцов для вырывания ногтей.

— Давай туда, — раздался голос, сдерживающий смех. Прапорщик, еле волоча ноги, подошел к щипцам, взял в руки.

— Какие хорошие у вас щипцы! — искренне удивился Афонькин.

Холодная рука незнакомца отобрала их и приставила к уху мученика, собираясь уже дернуть, но тут прапорщик, захлебываясь в слезах завопил:

— Угля хочу, на уголь меня, в пекло-о-а-а!!!

— Не ори, — опять спокойно произнес незнакомец, убрав руки с плеч. — Боишься?

— Б-боюсь, — заикаясь, ответил Афонькин, вытирая рукавом сопли и слезы. — Но щипцы у вас очень хорошие…

— Это хорошо, что боишься, — голос стал серьезней. Незнакомец согнул руку в локте, по-видимому, смотрел на часы. — Только мало ты что-то боишься, Афонькин. Что-то тебе мешает бояться. Что ж это тебе мешает, Афонькин?!

Вдруг за стеной, где-то рядом, раздался странный звук. Незнакомец выругался.