Владимир Пузий: Выход за ограду

Кого-то судьба мира, описанная (предсказанная?!..) Олди в "Адаме", испугает. А кто-то просто пожмет плечами: ну и что, к этому все и идет. Не зря ведь нарастает повальное увлечение эзотерикой. Новое столетие несет в себе новые уровни развития нашей цивилизации. Это раньше думали, что с помощью всяческих НТР мы придем к светлому будущему - а теперь ставка делается на информационные технологии. И на развитие внутренних способностей человека; и одно напрямую связано с другим.

Главное - срабатывает же! И астрологические прогнозы в последнее время оказываются вернее метеорологических, и все больше людей видят ауры, вещие сны, гадают по саперской лопатке... то есть, по бараньей, конечно. А каждому известно: чем больше тренируешься, тем больших успехов достигаешь. Прямо как в "Адаме" Олди - не сразу ведь люди "вспомнили" свои прошлые жизни.

Всех ли зрителей, увидевших постановку "Адама", испугает будущее от Генри Лайона? Или - испугаются только за тех своих родных, которым суждено будет стать "сейфами", - да еще за себя немного, чтобы не оказаться в роли таковых.

Лично меня в "Адаме" больше всего порадовала позиция авторов: показаны обе точки зрения, и "проснувшегося", и "сейфа". И однозначный вывод о вредности (полезности) описанной в постановке эволюции отсутствует.

Отцам и детям дан шанс найти примирение, но "конец детства" наступил. Замкнется ли история человечества в кольцо или спружинит спиралью, уходящей в небо, - решать зрителю, каждому для себя.

Решим ли?..

* * *

Спи, сестра!

Я - твой страх.

Г. Л. Олди

Мы завтра с тобою проснемся, сестра

уже не под небом, не в доме, в постели.

Мы завтра проснемся с тобой в одном теле

и жизни былые построятся в ряд.

Профессор, литейщик, гончар и визирь,

портовая шлюха, и жрица, и летчик

я вспомню о них посреди этой ночи,

и память в меня свои когти вонзит.

Всю тяжесть грехов и всю сладость любви

в мгновенье одно на плечах ощущая,

я их (я - себя!) вдруг в душе повстречаю,

приму и прощу, и не стану винить.

Ты плачешь, сестра? Тебе страшно, сестра?

Увы, ты права: жизнь прежней не будет.

И люди сегодня - не прежние люди,

а прежних терзают неверье и страх.

Их мало уже: с каждым днем в небеса

уходят они, чтобы в детях вернуться

и в детях они-то, конечно, проснутся,

но что-то такое исчезнет в глазах.

Поймем ли, сестра, их тоску, их мечты?

Не разумом - сердцем - поймем ли? Не знаю...

Но их как проклятие с благом встречаю

и пью сей коктейль, и сжигаю мосты...

* * *

Возвращаешься в зал, не уверенный в том, что возвращаешься - именно ты.

И, словно почувствовав эту твою неуверенность, позади тяжело шуршит водопад занавеса - отсекая, успокаивая.

Антракт.

* * *

Возвращаемся в зал после антракта.

Возвращаемся...

Криминалисты и писатели-детективщики утверждают, что преступник всегда возвращается на место преступления. Ну а писателя-фантаста иногда невыносимо влечет вернуться обратно - к пройденному, так сказать. Не обязательно в приквеле-сиквеле, традиционно считающихся уделом убогих духом - но хотя бы в продолжении непрямом. Зная лучше многих, что в одну реку дважды не войти, мечтают хотя бы махнуть рукой знакомым, выстраданным персонажам, с которыми вместе прожили часть своей жизни, и часто - всю их жизнь.

Думаете, я о "Нам здесь жить" и "Вашем выходе"? Нет, я о "Песнях Петера Сьлядека". И не только о них.

Возвращения-перемигивания складывают в разрозненную жизнь вроде бы целые кусочки. "Герой должен быть один" и "Одиссей, сын Лаэрта". "Я возьму сам" и "Сумерки мира". "Шутов хоронят за оградой" и "Войти в образ".

Что будет, если жизнь помножить на жизнь?

"Жизнь, которой не было"? И - "Маг в Законе", "Богадельня", "Песни Петера Сьлядека"...

Новый цикл малых, средних и больших произведений-постановок Генри Лайона, который условно можно назвать "хенингским". Объединен он даже не местом действия, а иногда всего лишь упоминаниями о таковом: о герцогстве Хенинг, выдуманном Олди и, по словам самих писателей, находящемся примерно в районе Фландрии - Голландии. Оставим в стороне крупные вещи цикла, "Мага" и "Богадельню", которые достойны отдельной и весьма занимательной беседы. Обратимся-ка к "Песням".

Форма их исполнения выбрана двуликим режиссером удачно: ибо позволяет прикормить птицу нашего воображения необычной ситуацией, а уж потом неспешно и обстоятельно рассказать историю. Потому что "Песни", если брать их сердцевинные сюжеты, - именно истории, сказки для взрослых - и по динамике своей весьма и весьма отличаются от обычных произведений Олди. Как и в традиционных сказках, здесь есть некие изначальные "условия игры", несколько попыток разрешить проблему (игра в "Норнсколль", хождение преследуемого джинном Джаммаля к разного рода специалистам по изгнанию таковых, словесные и оружные дуэли Ахилла Морацци...) - и, главное, разрешение проблемы, причем зачастую предсказуемое, как бы само собой вытекающее из всего, что случилось до финала. Вот только за мгновение до развязки (или уже после того, как она произошла) пара-тройка фраз переворачивает наше видение ситуации с ног на голову. Или, точнее, как раз ставит с головы на ноги.