Радий Радутный: Зверь, который живет в тебе

– Спи! Спи, сынок, ты устал, тебе тяжело, полежи, поспи, отдохни, у тебя за спиной мягкая трава, ложись…

За спиной у него – пропасть.

Сотни лет назад деда сожгли на костре. За колдовство.

И правильно сделали. С большим трудом мне удалось выжать его из сознания.

А вот и собачки.

Что такое автомат – они знают. Знают! Не знают только, что магазин пуст, как не знал и тот солдатик. Коззззел…

Приехали.

Среди шеренги моих прямых предков – здоровенный мохнатый обезьян – двухметрового роста, сильный, ловкий… правда, весьма тупой. Но в данном случае это неважно.

Мой мозг, наверное, кажется ему баллистическим компьютером. Еще бы

– стопроцентное попадание. Два камня из двух. Два черепа из трех. Собачьих, конечно.

А ведь когда он родился, собак еще не было.

Третий пес с диким ревом взлетает из-за пригорка, и пасть его светит красным жаром, как домна, и что делать я не знаю…

– Черт возьми, парень, не путайся по ногами! Смотри – псы думают, что главное оружие человека – руки. Одна отвлекает, другая хватает и душит. Понял? Обмани его!

Несколько удивленный пес пролетает в десяти сантиметрах над головой, щелкает зубами, а поскольку аэродинамика его оставляет желать лучшего, приземляется мордой, и не просто, а прямо в щебень.

Скулит.

Больно, понимаю.

– Правильно, а теперь – по хребту его. Перебил? О'кей, теперь попрыгай, сломай ребра, и все в порядке. Как там Аляска?

Аляска выжжена бомбами и напалмом много лет назад, и старый укротитель ездовых псов уходит весьма огорченным.

А я жив.

Собачники – это не враги. Это так, тьфу.

Тем более обидно от кого-то из них получить пулю чуть выше колена. Пустяки, кость не задета. А через минуту все трое мертвы и разбросаны по камням в живописных позах.

Птички.

Вот это уже серьезно.

Одному из предков пришлось как-то уворачиваться от трасс «Мессершмитта», другой гонял вьетконговцев на «Ирокезе», но «Мессер» не мог зависать неподвижно, а «Ирокез» не имел баллистического инфракрасного прицела и шлема-целеуказателя.

Я падаю.

Я лечу вниз, в самую бездну, и мимо стремительно проносятся лица – перепуганные, умоляющие, скандирующие:

– Вы-жить! Вы-жить!! Выжить!!!

Лица все больше напоминают морды, растут челюсти, появляется шерсть, а мозгов становится все меньше и меньше.

Я не уловил момент, когда шерсть стала чешуей, ее шелест заполнил сознание, и я ушел…

Помню, словно в тумане, как полз между камней, оставляя на них клочья одежды и кожи, вжимался в землю, бросался в пропасть, когда сверху падала огромная крылатая тень с железным клювом, смутно помню, как сильно мешали странные суставчатые отростки, растущие из плеч.

Птички ушли.

Я их обманул. Я жив. Это новое тело несколько непривычно, но зато какой мозг! Невероятно, как легко определить расстояние, скорость, силу прыжка – жаль, нет ядовитых зубов, но все остальное…

– Змей, уходи!

Давит со всех сторон, и снова, как сто миллионов лет назад наваливается Тьма, тьма и холод, я знаю, это смерть, но я хочу жить, жить, жить…

Змей мертв. Убит. Я не смог его вытеснить. Надеюсь, мне не придется больше забираться так далеко в прошлое – можно сойти с ума от жуткой, нестерпимой тоски и боли.

А ведь он меня спас.

Прости, Змей.

А теперь можно спокойно и не спеша разобраться, как я здесь оказался и в честь чего за мной снарядили такую банду.

– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

– Да нет, же, нет! – вопит что-то (кто-то?) тщательно спрятанное в подкорке. – Это не мутация. Это нормальные эволюционные изменения. Все нормально…

Эволюционные изменения? Значит…

– Ну да, все правильно. Ты мертв. Ты вошел в несколько легенд… и умер примерно тысячу лет назад. Для современного человека – ты монстр, чудовище, дикое, опасное и непредсказуемое, а для тебя сегодняшние люди – слабаки и слюнтяи, телом и духом. Вот, когда мне пришлось туго, и я тебя позвал, а теперь…

Он был неправ, этот мой дальний потомок. Он не должен был говорить мне об этом.