Владимир Данихнов - Братья наши меньшие

Шутов рассеянно кивнул, а его и мои подчиненные скривились, кто открыто, а кто отвернулся заранее. Меня недолюбливали. На работе я бываю порядочной сволочью, а если уж такая сволочь, как я, становится начальником отдела всего лишь после года работы — чем не причина для ненависти? Да еще мой сарказм, злые, но умные шутки, на которые подчиненным нечего ответить — тупые они потому что; им приходится молчать, угодливо улыбаясь. За все время работы я сдружился только с Шутовым. А еще секретарь шефа, Ириночка, на меня заглядывается. Не знаю, что она во мне нашла. Мазохистка, наверное.

Сам Наиглавнейший Шеф, глава института и полковник ФСБ по совместительству, когда вызвал меня, чтоб уведомить о повышении, смотрел с неприязнью, будто на таракана какого. Быть может, таким макаром он хотел сжить меня если не со свету, то с работы — точно. Думал, верно, что не выдюжу напряга со стороны обиженных, пролетевших с повышением коллег и уволюсь к чертям собачьим. Но к людской неприязни мне не привыкать со школы. Я выдержал и заработал если не любовь, то хотя бы уважение, пускай и густо замешенное на ненависти.

Теперь многие считают, что я подсиживаю шефа. И я их не виню. Людишкам так проще жить: враги должны быть, без них никак.

Не помню точно, когда великий русский народ стянул у американцев традицию праздновать День благодарения. Случилось это лет десять назад, когда я только закончил школу. Ничего удивительного в похищении праздника, конечно, нет; мы готовы украсть любой праздник, если есть надежда, что он превратится в выходной. Так, кстати, и случилось.

Общеизвестно, что американские семьи в День благодарения кушают индейку, птицу, которой наш народ лакомится нечасто. Но эту проблему решили просто: индейку заменили русской народной курицей, а куриц, чтоб разжирели до подобающего размера, напичкали стероидами и еще какой-то гадостью. Потом на Западе вышел закон о том, что нельзя есть животных, разумность которых превышает 0,2 по шкале Бройля-Хэмма. Наши подхватили. Оказалось, правда, что у большинства куриц разумность колеблется в районе от 0,25 до 0,3. Выход нашли быстро (опять стянули у Запада): цыплятам кололи какую-то гадость, отчего птичье поголовье к половой зрелости благополучно тупело. Таким образом, российский праздник благодарения был спасен, а традиция есть откормленных куриц плавно перекочевала на Новый год.

Было это, правда, до кризиса; до того, как скот стал повсеместно дохнуть. Но отменять закон не собирались.

Именно из-за приближающегося Нового года я покинул курилку. Мишку так и не дождался. В ответ на мои кивки, мол, выйди — надо поговорить, надоел ты уже со своими идиотскими историями, барон Мюнхаузен хренов, он отмахивался и обещал зайти минут через пять. А сам продолжал рассказывать до колик смешную байку сайта, через который продавали человеческие котлеты, человеческие наборы для холодца, пиццу с человечиной, человеческие уши, запеченные в тесте, и так далее.

Время поджимало. Я договорился с Игорьком, что он подъедет сюда к полудню.

Я заглянул в свой кабинет. Накинул на плечи старенькую кожаную, подбитую мехом куртку, а на голову натянул вязаную шапку. Протопал мимо столика вахтера к лифту. Семеныч был зол на меня и притворялся, что внимательно читает газету. Жирный заголовок на титульной странице гласил: «МЯСНОЙ КРИЗИС ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАКОНЧИТСЯ В НОВОМ ГОДУ». Чуть ниже был другой: «МЯСНЫЕ БАНДЫ ГРАБЯТ ФЕРМЕРОВ НА ВОСТОКЕ ОБЛАСТИ». И третий, совсем мелко: «ИЗВЕСТНЫЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ ИВАН КОРЕЙКИН ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ЛЕДЯНУЮ БАШНЮ ПОСТРОИЛ ЯПОНСКИЙ ПРОРОК МЯСАГАВА ИЗ ШАМБАЛЫКА».

— Повернулись на мясе, сволочи, — пробормотал я, садясь в лифт.

У подъезда было слякотно и промозгло; патлатый дворник в оранжевом рабочем жилете и вязаном свитере счищал снег совковой лопатой. Благодаря его усилиям образовалась дорожка, по которой к нашему заведению мог спокойно, без страха заляпаться, пройти человек.

Я глянул, на часы: без пяти двенадцать.

Через минуту в нашу сторону, фырча и размешивая снег, повернул низкий японский фургончик. Витиеватая надпись «Yuki's fish» рубином горела на сером боку. Игорек, как всегда, был пунктуален.

Он притормозил у обочины чуть в стороне от здания Института. Я пошел навстречу, широко улыбаясь: все-таки Игорь — мой лучший друг. Он высунулся из окошка— — рыжая и конопатая веселая физиономия. Крикнул что-то, махнув рукой, — я не расслышал. Тогда он приглушил мотор и крикнул опять: