Рэй Рассел - Бежавшие влюбленные

В темницу. Ту самую темницу, из которой спаслись. Вот клетки, распахнутая дверь, болтающийся на цепях скелет и благодушный их тюремщик с увесистой дубинкой в руках улыбается им щербатой улыбкой.

- Уловка! - простонал трубадур, падая на колени.

- Верно, малый, - кивнул тюремщик. - Веселая уловка, чтобы скоротать время и отвлечь ваши мысли от всех ваших неприятностей.

- Сатанинская уловка! - закричала она. - Уловка, чтобы пробудить в нас надежду и тут же разбить ее! Гнусная уловка злорадного демона!

- Ну-ну-ну, - попенял ей тюремщик. - А теперь назад в ваши уютные гнездышки, да поторопитесь, не то мне придется переломать пару рук или ног вот этой... - И он многозначительно помахал дубинкой. Забрав кольцо с ключами из ее рук, он снова запер их в клетках.

- Совсем мы мокрые, а? Совсем мокрые, и голые, и от холода посинелые? сочувственно осведомился тюремщик. - Подбодритесь! На заре тут будет жарко. - И многозначительным жестом, предварительно лукаво им подмигнув, он открыл шкаф и, вынув пару прутьев для клеймения, положил на скамью. Да-да, и жара, и огня будет вдоволь, - ухмыльнулся он и достал из шкафа два длинных острых лезвия, похожих на гигантские ножички для срезки заусениц. - И жара, и огня, и кое-чего еще, - добавил он, укладывая жуткие ножи рядом с прутьями. Затем он закрыл шкаф, прищурившись, оглядел страшные пыточные орудия и сказал: - Пожалуй, хватит. То есть на Первый День хватит. - Потом нарочно потряс кольцо с ключами, так что их лязганье разнеслось по всей темнице, и направился к двери со словами: - Уж на этот раз я ключей не забуду, как ленивый рохля. Доброй ночи, госпожа моя, доброй ночи, благородный юноша, а вернее сказать, с добрым утречком. Заря ведь займется, и часа не пройдет.

Дверь гулко захлопнулась.

Лицо герцога омрачила скорбь.

- Ты говоришь, мертвы? И она, и он?

- Да, обои, ваша светлость, - ответил тюремщик. - Сами себя прикончили. Я было отвернулся, а они руки меж прутьев просунули да и ухватили ножики, которые я по приказанию вашей светлости положил у них на виду. Да помилует Господь их душеньки.

Герцог перекрестился, отослав тюремщика, и обернулся к прелату с аккуратной тонзурой.

- Вы слышали, монсеньор? Мучимые раскаянием, в ужасе перед своим грехом они наложили на себя руки.

- И как самоубийцы, - торжественно возгласил прелат, - прямо отправились в Адское пламя, дабы там терпеть кару, бесконечно более суровую, чем казнь, на которую могли бы обречь их вы.

- Истинно, истинно! Бедные, ввергнутые в вечное пламя души, - сказал герцог. - А ведь, как вам известно, я не собирался причинять им ни малейшего телесного вреда.

- Ну, разумеется, нет. Такая жестокость повредила бы доброй славе, которая повсюду сопутствует вам.

- Эти жуткие описания якобы уготованных им кар, которыми по моему приказу потчевал их тюремщик, эти скелеты и все прочее имели лишь одну цель: в течение ночи исполнить их сердца ужасом и смирением. О, как я раскаиваюсь...

- В безобидных россказнях и костях?

- Не столько в них, монсеньор, сколько в своей излишне доверчивой натуре, которая толкнула эти юные создания на тропу соблазна. Не моя ли вина? Не моя ли рука привела их к развращенности, обличению и смерти?

Прелат сказал категоричным голосом:

- Нет! Бесхитростная доброта вашей светлости не может считаться причиной чужих грехов.

- Вы так милосердны!

- Вы ведь не могли ни предвидеть смерть вашей юной супруги, ни тем более желать этой смерти.

- О нет, нет!

- Вы ведь никак не могли пожелать того, чтобы еще раз стать вдовцом!

- Оборони меня Бог.

- И в очередной раз жить в печальном одиночестве.

- О злополучный день!

- Ни один человек во всей стране не обвинит вас.

- Молю Небо, чтобы это было так.

- Сердца ваших друзей, ваши верные придворные, бедняки крестьяне, знатнейшие вельможи, его величество, сама Церковь - все скорбят с вами в этот тяжкий час.

- Благодарю вас, святой отец.

- Однако если мне будет позволено коснуться вашего положения овдовевшего супруга, чья рука внезапно стала свободной для нового брака, посмею напомнить вашей светлости о том, что теперь перед вами открылась возможность породниться через брак с семейством столь высоким, что мне нет нужды его называть...

- В подобное время, - сказал герцог, - не должно помышлять о браке. Но когда мое горе поутихнет, тогда мы сможем поговорить об августейшей особе, вами упомянутой, чья сестра, если не ошибаюсь, как раз достигла пятнадцати лет, а потому вполне созрела для вступления в брак. Вам, монсеньор, я поручаю все приготовления к брачной церемонии, которая, нет нужды напоминать об этом, может состояться лишь после того, что принято называть положенным сроком.