Владислав Виногоров - Повстанец

— Да. А вас как зовут?

— Я — Радус. А это, — жест в сторону жены, — моя супруга Аженис.

Так, теперь надо промолчать. Я же из офицерской семьи, и произносить фразы типа: «Очень приятно, сударыня», — будет крайне глупо. Да и странно такое будет звучать из уст восьмилетнего сопляка.

— Ты, значит, едешь к нам в Городок. Это здорово. У нас там сейчас тихо и хорошо — как раз то, что надо. Обживешься — заходи в гости. У нас сын твоего возраста. Подружитесь.

Может, и подружимся. А может, и нет. Кто же его знает, что ему в голову взбредет? Да и не поймем мы друг друга. О чем нам говорить? О коллекционировании машинок? Или бабочек? Или почтовых марок? А может, пойти в песочнице поиграться? Хотя я уже и забыл, как это делается — играться в песочнице. Может, мне и понравится… Класс! Здоровый мужик, офицер, главнокомандующий повстанческой армии играется в песочнице! Загляденье. Может, меня бы и не шлепнули, а отправили прямиком в веселый дом, где поместили в палату вместе с Наполеоном и еще парой-тройкой таких же персонажей… Но сейчас я, увы, не здоровый мужик, а вполне себе восьмилетний мальчуган, так что можно будет, пожалуй, и в песочнице повозиться. От души так, чтобы потом этот самый песок аж из ушей сыпался.

— Значит, договорились? — продолжает гнуть свое Радус. — Зайдешь?

— Спасибо, зайду.

Вынести это невозможно. Неужели нельзя оставить ребенка в покое и не устраивать ему дурацкие допросы? Ну едет себе дитятко в поезде, ну грызет мороженое, ну задумчиво смотрит в никуда. Чего лезть-то? Ох и чувство такта же у этих взрослых… Можно себя поздравить — первая здравая мысль за все время. Я теперь ребенок, а они — взрослые. Которые ничего не понимают, и у нас с ними радикально отличается восприятие действительности. Или у меня радикально отличается восприятие этой самой действительности? Я сейчас не могу посмотреть на этот мир глазами взрослого и не могу глазами ребенка. А какими глазами я могу смотреть на этот мир? Старый козел Альтус очередной раз подложил мне огромную свинью. Он-то благополучно снес себе половину черепа. Ему, скотине, теперь все равно. А что делать мне? Что делать, когда непонятно, кто я? Интересно, а что бы скотина Альтус на моем месте почувствовал? Наверное, он бы свихнулся на второй день. Или сразу. Знал, старый козел. Знал и именно по этой причине пустил себе пулю в висок. Впрочем, плевать я хотел на Альтуса. А вот Ромус, который оказался в проклятой клинике в то же время, что и я, меня в данный момент совершенно искренне радует. Вообще говоря, я не знаю, что у него там сейчас происходит и как он себя чувствует, но с его брезгливо-менторско-покровительственным тоном будет он бедным. Это кто же такую зануду в доме потерпит? Я удивляюсь, как его собственные родители не придушили еще в колыбели. Он же как из мамки вылез, уже должен был быть такой занудой, что страшно сказать. А может, и нет. Может, он был в детстве благовоспитанным и очень приятным в общении ребенком… Только не Ромус! Этот скотиной должен был быть с самого рождения. И нечего тут его обелять. Если бы не его тупомордость и идиотская упрямость, то начали бы мы с того, что арестовали Президента. Устроили бы показательный суд, благо было за что зацепиться. А там… А там не пришлось бы мне сейчас ехать в этом вагоне в виде восьмилетнего ребенка. Да, зря Ромуса тоже на это чертово «омоложение» отправили. Надо его было вместо меня откомандировать командовать армией. Вот бы я порадовался, когда его свои же солдаты на части бы изорвали! А ведь изорвали бы. Он же кретин. Он же перед самым концом попытался бы строевую подготовку устроить. Хотя надо сказать, что тогда бы я в этом вагоне не ехал. Ромуса бы разорвали на второй день после прибытия. Не любят его солдаты. И что в нем старый козел Альтус нашел? Зачем в штаб взял? Может, специально, чтобы меня позлить? Может быть. От Альтуса и не такого можно ожидать. И опять странность. Меньше всего я ожидал, что старый осел полезет меня спасать. Представить к какой-нибудь своей дегенеративно-самовыдуманной награде — верю. Спасать? Не верю! Но спас же. Вытащил с передовой, рискуя развалом фронта, и — спас. Только пока я благодарности особой не испытываю. Чувствую себя черт знает как — это есть. Завыть хочется — это тоже есть. А вот благодарности — ее нету. Хотя, казалось бы, благодарить есть за что: жив, вне подозрения и смогу начать все сначала. Только не хочется отчего-то. Наверное, эта чертова революция меня преждевременно состарила. На мир я смотрю как-то… А как я смотрю на мир?