Тем временем лодка касается берега, и из нависшего над ним кустарника появляется яркая белая фигурка. Я спешу подхватить ее. Торопливое объятие, и вот я поднимаю, я переношу ее в лодку. И тут тревога, тревога! Неистовыми жестами я велю гребцам отчаливать. Но поздно. Из-за кустов выбегают люди. Скорые руки хватаются за борт лодки. Я борюсь, я сбрасываю их, но напрасно. Сверкает занесенная секира, обрушивается мне на голову. И я мертвым падаю, сбив с ног свою госпожу, орошая кровью ее белый наряд. Я вижу, как она кричит, как раскрыт ее рот, какой у нее дикий взгляд, а отец извлекает ее за длинные черные косы из-под моего недвижного тела. И падает занавес.
И новая картина мерцает на серебряном экране. Зал дома беглецов, построенного мудрым атлантом убежища судного дня, того самого дама, где мы теперь находимся. Вижу устрашенную, теснящуюся толпу в самый миг катастрофы. В толпе Мона, она одна, потому что ее отец все еще на стороне сил зла. Огромный зал качается, как попавший в бурю корабль, объятые ужасом беглецы припадают к колоннам или барахтаются на полу. Все кренится и проваливается, опускаясь в волны. Картина меркнет, и Манд, повернувшись к нам, улыбкой дает понять, что на том конец.
Да, мы жили когда-то прежде, все трое, возможно, и впредь будем жить, неизменно встречаясь в длинной цепи наших существований. В верхнем мире я уже мертв, но мое воплощение существует в этом, нижнем. Манд и Мона умерли под покровом вод, и их вселенские судьбы теперь плетутся здесь. На миг перед нашими глазами приподнялся уголок великой темной завесы Природы, мелькнул мимолетный лучик света среди окружающих нас тайн.
А мои заново обретенные, дорогие сердцу избранница навек и ее отец, пожалуй, что спасли нам жизнь чуть позже, во время единственной серьезной стычки, разразившейся между нами и общиной, в которой мы обитали. Само по себе дело могло плохо кончиться, если бы гораздо более важные события не отвлекли потом всеобщего внимания, подняв нас в глазах атлантов на недосягаемую высоту. А произошло это так.
Однажды утром, если можно воспользоваться этими словами там, где о времени дня можно судить только по занятиям, профессор и я сидели в нашей общей комнате. Профессор приспособил один из углов под лабораторию и деловито занимался там потрошением попавшихся накануне в сеть гастростомусов. На столе в беспорядке были разбросаны амфиподы, копеподы, экземпляры Valella, Ianthina, Physalia и всякой прочей живности, одинаково непривлекательной на запах и на вид. Я устроился по соседству и занялся атлантской грамматикой, поскольку у наших друзей было множество книг, любопытным образом отпечатанных справа налево на чем-то, что я принял за пергамент, но что на поверку оказалось прессованными и выделанными рыбьими пузырями. Я твердо решил обрести ключ к познаниям атлантов и поэтому большую часть времени уделял письменности и началам языка.
Внезапно наши мирные занятия были беспардонно прерваны вторгшейся в помещение необычайной процессией. Возглавлял ее побагровевший, возбужденный Билл Сканлэн, одной рукой он размахивал, а под мышкой другой, на великую нам потеху, держал пухлого раскричавшегося младенца. За ним следовал Бербрикс, атлантский умелец, тот, что помог Сканлэну соорудить радиоприемник. Это был крупный, дородный и неизменно веселый человек, но теперь у него было лицо дрожащего от горя толстяка. А за ним появилась женщина; соломенного цвета волосы и голубизна глаз свидетельствовали, что она не атлантка, а принадлежит к покоренной расе, предками которой, вероятно, были древнейшие из греков.
— Слышь, начальник! — закричал возбужденный Сканлэн.— Эт’ Бербрикс, свой в доску и, ясно, олух, и его мур-мур, гля, зуб дам, парочка самое то. Она тут за вроде ниггер на югах, но что там, как там, эт’ его личное дело, не суйся.
— Разумеется, его личное дело,— сказал я.— Но бога ради, вас-то это чем касается, Сканлэн?
— То-то, начальник. Заделали пацана. Грят, он выродок, положено ему хана перед статуем с печкой. Ихний главный дерьмо на палочке цапе пацана и ходу, а Бербрикс цапе взад, а я кой-кому в ухо, и те’рь вся гопа рвет следом и...
Продолжить объяснения Сканлэн не успел, в коридоре раздались крики, топот, наша дверь распахнулась, и в комнату ворвались несколько храмовых служек в желтых хламидах. За ними, рассвирепевший и мрачный, явился величавого вида носатый жрец. Жрец дал знак рукой, и служки устремились вперед, чтобы схватить младенца. Но затоптались на месте, завидя, что Сканлэн, положив ребенка на стол с морской живностью, преградил дорогу с острогой в руках. Служки обнажили ножи, и тогда я тоже схватил острогу и бросился на помощь Сканлэну; к нам присоединился и Бербрикс. Вид у нас был такой грозный, что служки попятились, но решительной схватки было не миновать.
Читать дальше