Дмитрий Веприк - Карты рая

Монстр пошевелился. Он наконец-то пришел к выводу, что его подчиненные — если вдуматься, более чем подходящее слово — явно не знают, что им делать, и нуждаются в подсказке.

— Хак? — спросил Гырр.

«Что он делает?» — прокомментировала электронная коробочка.

— А я знаю? — огрызнулся Гардинг.

А между тем монстр делал очень простые движения. Только смысл их пока оставался неясен. Неторопливо, будто задумчиво, он распорол пальцами — сравнить их можно было разве что с когтями страусовой лапы, и те очень проиграли бы от сравнения — один из мешков с кошачьим кормом. Часть содержимого он просыпал на пол, на секунду замер, после чего стал размеренно и методично вскрывать остальные мешки и рассыпать корм по полу. Опорожнив десятый по счету мешок, монстр наклонился и провел растопыренной тройней пальцев поверх кучи, превратив холмы в некое подобие щербатой равнины. Человек и рыжий чужак переглянулись.

— А-а-а… — произнес первый.

— Г-г! — издал второй.

«Прилагательное слово нижнего рода грубительного падежа, — неуверенно начал переводчик. — В отсутствии предстательного существительного может иметь значения: первое — восхищение прикусом существа противоположного пола, второе — неудовольствие поздним началом светового дня, третье — недоумение при виде действий, вроде бы не имеющих логического обоснования, четвертое…»

По всей видимости, речь шла о третьем значении. Палец монстра тем временем начертал на слое кошачьего корма какой-то знак, вернее, два знака. Один из них впоследствии был опознан компьютером как греческая буква «сигма», а второй оказался похож на древнемарсианский иероглиф «когда-вечерней-ночью-испытывая-расстройст-во-желудка-ты-увидишь-стоящим-в-зените-второй-орбиталь-ный-спутник». Приятели снова переглянулись. Монстр издал три звука. Сперва прозвучала мелодичная трель, чем-то напоминающая пение простудившегося и потерявшего слух соловья, затем неприятный, неритмичный скрежет. Так должен звучать язык, на котором разговаривали бы лучковые пилы, если бы они научились говорить и захотели в узком кругу обсудить наилучший способ затачивания зубьев. А вот третьим звуком оказалось уже знакомое нам слово, которое звучало как «хозяин».

Монстру даже удалось передать голос и интонацию. Надо заметить, звук шел вовсе не из вороненых стволов, торчащих на месте жвал (откроем тайну: жвалы были когда-то Удалены хирургическим путем, и их обладатель, возможно, имел повод об этом пожалеть), а откуда-то из нижнего участка покрытого тусклым хитином туловища. Применительно к человеческой анатомии этот участок обычно ассоциируют с почками или печенью. И напоминал этот голос не столько живую речь, сколько звук старой граммофонной пластинки, по дорожке которой перемещается довольно-таки заезженная игла.

Приятели снова переглянулись. Оба испытали чувство, которому приблизительно соответствуют понятия, звучащие как «инсперейшен» на языке инглиш, «сатори» на японском и «гуг-пых» на северном диалекте собакоголовых.

— Я понял! — сказал Гардинг. — Он хочет, чтобы мы научили его говорить, читать и писать!

— Иху-ны! — ответил Гырр. Перевода не последовало.

— Что? — переспросил человек.

— Иху-ны! — повторил Гырр.

Что тоже осталось без комментариев.

— Опять не понял! — с досадой сказал Гардинг. — Ты не мог бы говорить более четко? Программа перестала различать…

— Хер-хох! — произнес собакоголовый. — Аузнах-их-ну! — И так свирепо поглядел на человека, что тот без всякого переводчика понял смысл последней фразы: «Сделай „сброс“ у своей коробки, гуманоидный ты придурок! У нее программа зависла!»

— А! — сказал Гардинг, залезая рукой за пазуху и лихорадочно отыскивая соответствующую кнопку. — И как он все сразу понял… Я бы… А какому языку мы его будем учить?

Чтобы перезагрузиться, программе потребовалось несколько секунд, и ответ оказался неполным: «…а не от обезьяны. Разумеется, инглиш!»

— Ну да! — воскликнул человек, так и не догадавшись, при чем тут обезьяна. — Разумеется инглиш!

Во все той же глубокой, и скорее всего вообще мифической, древности склонные к утопическим теориям мыслители полагали, что основным препятствием к человеческому счастью является недостаток материальных благ. К сожалению, последовательность их рассуждений неизвестна, а логика мышления не поддается разумной реконструкции. Ясно только одно: философы ошибались.

Еще одной ошибкой была теория, будто вступление человечества в эпоху абсолютного изобилия станет отправной точкой для невиданного культурного взлета. Мыслители исходили из странной предпосылки, что когда отпадет необходимость каждый день копать землю, стоять за станком, доить коров и подметать улицы, то люди используют высвободившееся время для создания стихов, картин, книг, философских теорий и прочих возвышающих душу вещей. Они круто ошибались, потому что вышло не совсем так и даже совсем наоборот. Оказалось, что именно в эпоху высшего расцвета электронных технологий почти никто не читает заумных книг, никому не нужны написанные масляными красками картины и уж тем более никто не интересуется остроумными философскими теориями. А что касается мелодий и стихов к шлягерам, то с этой работой лучше всего стали справляться соответствующие компьютерные программы.