Дэвид Вебер - Любой ценой

Она почти жалела об этом. После того, как ей пришлось продираться сквозь толпу репортеров, собравшихся у Бриарвуда – несмотря на падение Соломона Хейеса, история всё ещё не утратила привлекательности для определённой, достаточно неприятной, породы репортеров – она определённо жаждала нарезать ремней из шкуры Франца Иллеску. Но не могла. По крайней мере не тогда, когда искренность его извинений была столь очевидна.

– Доктор Иллеску, – через мгновение сказала она, – я знаю, что вы лично не имеете отношения к утечке информации.

Глаза его слегка расширились и она ощутила его удивление её спокойным тоном.

– Кроме того, – продолжала она, – у меня достаточно опыта работы в большой бюрократической организации. Вроде Королевского Флота. И, хотя я знаю, что капитан отвечает за всё происходящее на борту его корабля, я также понимаю, что бывают и вещи, с которыми он ничего не может поделать. Убеждена, что данная утечка относится к таковым.

Не буду вас заверять, что я не разгневана и не возмущена произошедшим до крайности. Однако я уверена, что вы сделали всё, что было в ваших силах, чтобы установить, каким именно образом эта информация могла попасть в руки кого-то вроде Соломона Хейеса. Не вижу смысла наказывать вас или ваше учреждение за преступные действия некоего субъекта, действовавшего без вашего ведома и вопреки политике Бриарвуда в отношении конфиденциальности пациентов. Я не намерена требовать возмещения ущерба ни с вас, ни с Бриарвуда. Я принимаю ваше предложение о бесплатном предоставлении дальнейших услуг и, со своей стороны, считаю на этом вопрос исчерпанным.

– Ваша милость… – начал Иллеску, но остановился. Он секунду смотрел на неё, напряжение с него несколько спало, затем глубоко вдохнул.

– Это очень великодушно и милосердно с вашей стороны, ваша милость, – с абсолютной искренностью сказал он. – Я не буду продолжать извинения, потому, что, честно говоря, никто бы не смог достойно извинится за это происшествие. Однако я почту за честь лично проводить вас к вашему сыну.

Хонор, с Лафолле у неё за спиной, стояла в маленькой комнатке, окрашенной в приятные пастельные тона и разглядывала невзрачно выглядевший ящик в центре. Она могла бы нажать на кнопку, которая раскрыла бы оболочку «ящика» и открыла бы взгляду искусственную матку, в которой понемногу рос её ребенок, но решила этого не делать. Она видела все медицинские отчеты, фотографии, но какая-то её часть хотела увидеть плод собственными глазами. Но она уже решила не делать этого, пока к ней не присоединятся Хэмиш с Эмили. Это её ребенок, но в то же самое время и их, и она не собиралась лишать их такого момента.

Она улыбнулась собственной глупости, пересекла комнату, села рядом с устройством и спустила Нимица с плеча на колени. Силовое кресло было роскошно комфортабельно. Она откинулась, закрыла глаза и прислушалась. Громкость динамиков была невелика, но она могла слышать то, что слышал её нерожденный сын. Ровный звук записи биения её собственного сердца. Обрывки музыки – особенно работ Сальваторе Хаммервелла, её любимого композитора – и звук её собственного голоса. Читающего, как она поняла с совершенно иной улыбкой, книгу «Дэвид и Феникс».

Она так сидела несколько минут. Слушала. Это было дитя её тела, дитя, выносить которое она не могла, а эта тихая уютная комната существовала именно для того, что в ней происходило. Чтобы прикоснуться, хотя бы на время, к мистическому процессу, которого обстоятельства, судьба и долг ее лишили. И в случае Хонор в этом было больше, чем в случае других матерей.

Она потянулась к нему, вслушиваясь не только ушами, и там, в тишине ее мозга нашла его. Почувствовала его. Он ощущался светлым, сонным и текучим присутствием. Еще ничего не знающий, еще только идущий к существованию. Его мыслесвет отражался в глубине её сознания и в глубине её сердца. Полный обещания того, кем он станет, шевелящийся при звуках голоса родителей, тоскующий во снах по будущему, которое его ожидало.

В эти мгновения она поняла, пусть только отчасти, что ощущает древесная кошка-мать. Часть её содрогалась от одной мысли, что придется покинуть эту комнату. Что придется удалиться от этой новой жизни, огонек которой горел для её восприятия приглушенно и в то же самое время мощно. Ее закрытые глаза защипало и она припомнила стих, который Катерина Мэйхью нашла для неё, когда она распорядилась Уилларду Нефстайлеру организовать финансирование первого из её грейсонских агентств по усыновлению. Эти стихи были древними, старее чем Расселение, тщательно сохраненными на Грейсоне из-за того, насколько удачно они ложились на устройство их общества и верований.