Дэвид Вебер - Любой ценой

– Жаль, – произнес он, взял свой бокал и задумчиво сделал глоток.

– У меня есть еще три факта, – сказала Файрбёрн. – Можно сказать, еще три соломинки.

– А именно?

– Во-первых, Харрингтон отказалась назвать отца ребенка. Не потребовала от Бриарвуда соблюдения конфиденциальности; просто не сказала им. Во-вторых, и, полагаю, это не удивительно, опекуном своего ребенка на случай её отсутствия или… неблагоприятного для неё развития событий, она назначила свою мать, доктора Харрингтон. И, в третьих, – в третьих, милый Соломон, – доктор Харрингтон также является официальным врачом некоей Эмили Александер, которая таинственным образом после шестидесяти или семидесяти лет проведенных в кресле жизнеобеспечения пришла к выводу, что им с мужем тоже пора стать родителями.

Хейес снова моргнул. Он был уверен, что сможет выдумать полдюжины объяснений для подмеченных Файрбёрн совпадений даже не напрягаясь. Но это было не важно. Инстинкты говорили ему, что мстительностью ли направляемая или нет, но графиня по поводу происходящего попала прямо в точку. Особенно в свете отказа Харрингтон сообщить имя отца даже медперсоналу Бриарвуда.

– Интересные соломинки, Эльфрида, – заключил он через несколько секунд. – И у меня есть способы проверить твою информацию. Не то, чтобы я хоть на секунду усомнился в её достоверности, – он не добавил «на этот раз», хотя был уверен, что она это все равно услышит. – Полагаю, что ты хочешь сохранить в секрете свою роль в привлечении моего внимания к данному делу?

– Боюсь что так, – она вздохнула с искренним, по его мнению, сожалением. – Часть меня с радостью бы дала знать этой низкорожденной выскочке, этой сучке, кто именно дунул в свисток. Однако учитывая нынешний… неблагоприятный политический климат и то, как омерзительно лебезит перед нею чернь, было бы не очень разумно изображать из себя объект возмездия. Да и Бертрам меня за это не поблагодарит.

– Так я и думал, – сказал Хейес, излучая всю возможную симпатию. – Поэтому я буду очень аккуратен, документируя используемые мною факты без упоминания твоего имени.

– Какой милый, осторожный человек! – проворковала графиня Файрбёрн.

– Стараюсь, Эльфрида. Я стараюсь.

– Хонор!

Сэр Томас Капарелли вскочил на ноги, вышел из-за стола и, широко улыбаясь, направился Хонор навстречу, чтобы крепко пожать её руку.

– Рад видеть вас, – сказал он, а Хонор улыбнулась почувствовав за его словами личную теплоту. – И тебя, конечно, Нимиц, – продолжил Капарелли, кивая древесному коту сидевшему на плече Хонор. – И вас, коммодор, – с улыбкой добавил он отпуская руку Хонор, чтобы обменятся рукопожатием с Мерседес Брайэм.

– Вижу, что приоритеты ваши выстроены правильно, сэр Томас, – проворчала Брайэм, реагируя на блеск глаз Первого Космос-лорда.

– Ну, её милость и Нимиц скорее идут за одну персону, коммодор.

– Как скажете, сэр.

– Присаживайтесь. Присаживайтесь обе, хмм, все трое! – пригласил он жестом, указывая на комфортабельные кресла выстроившиеся кружком вокруг кофейного столика в его роскошном офисе. Два кувшина – один с кофе, другой с какао – исходили паром на упомянутом столике. Также на нем были чашки и блюдца, блюдо со свежими круассанами и пучок свежего сельдерея.

Хонор и Брайэм повиновались. Нимиц скользнул на колени Хонор и уставился на сельдерей с откровенной жадностью. Хонор хихикнула и отвесила ему легкий шлепок, а он перекатился на спину, поймал её руку передними и средними лапами и радостно принялся мериться силами.

– И это, – со смешком заметил Капарелли, – должно представлять поведение разумных аборигенов Сфинкса?

– Некоторые коты впадают в детство более охотно, чем другие, сэр Томас, – сказала ему Хонор, шлепая Нимица свободной рукой, в то время как тот урчал от удовольствия.

– Хорошо, что вы ему нравитесь, – сказал Капарелли. – Я видел кадры того, что могут натворить их когти. – Он покачал головой. – Лично меня всегда удивляло, как нечто столь короткое может причинять такие обширные повреждения.

– Скорее всего, это потому, что вы, как и большинство людей, думаете о когтях древесных котов как об аналоге когтей земных кошек. На деле они совсем не такие. Паршивец?

Нимиц отпустил её руку и уселся у нее на коленях. Он вытянул вперед одну из передних лап, слегка согнув длинные, жилистые пальцы, и выпустил игольно-острые когти. Капарелли склонился поближе с зачарованным выражением на лице, и Нимиц повернул лапу когтями вверх, чтобы ему было удобнее их видеть.