Михаил Рашевский: Ускоряющийся

Придётся…

Но это же убийство!!!

Да что мне ещё прикажешь делать!? Как, как выкрутиться???

Пистолет в руке. Дуло смотрит на несчастного человека, которого судьба забросила на должность зама этого мафиози. А в груди — ни-че-го. Пустота. Только раз за разом чей-то голос повторяет: «Сейчас. Сейчас».

Вата в ушах, в глазах темнеет. Он что, сейчас в обморок грохнется? Похоже на то.

— Ну?! — рявкнуло над ухом.

Грохот, руки дёргаются от сильной отдачи, пороховые газы, и ватные тампоны в ушах кто-то выдёргивает.

Дима задыхается, ему мало воздуха, а тот, кто внутри, теперь вопит: «Убил! Убил!»

— Недостаточно, — сухо констатирует Илья. И Дима видит, что его выстрел не то что не попал в человека, попал, но, слава богу, не убил. Суперпупс инстинктивно метил туда, где ранение не приведёт к смерти — в плечо. Куда целил — туда и попал. Но ведь Савва приговорил этого человека к смерти. «Недостаточно».

— Ещё! — рявкнул вновь Савва.

Злость. Просто ярость! Вот что затуманило сознание Димы в эти мгновения. Эти твари заставляют его делать то, что он не хочет, что он ненавидит, и это полностью рвёт его сознание. В клочки, без остатка! Твари! А этот! Этот ублюдок, всё из-за него, из-за него всё! Надо его убить. Надо его застрелить. Надо наконец влепить в него пулю. Да недостоин он жизни, это же долбанный мафиози! Убей его — в мире станет чище! Он не свершает ничего дурного! Аа-а-а-а!

Бах!

Вновь дёрнулась рука, а тот, в кого он стрелял, так же дёрнулся всем телом, снова получив кусок свинца.

— Не жилец, — сухо констатировал Илья.

Что? Опять?

Вторая пуля вновь попала в плечо, но в этот раз не в мякоть мышц, а в кость, отрикошетила от ключицы — и попала в шею, разорвав вены и артерии. Кровь уже начала толчками вырваться из дыры.

— Сука! Сука! — задохнулся Дима. Такого просто не может быть. Да что же это такое?!

Кажется, он сходит с ума. В голове — жуткая смесь из обрывков слов и эмоций, не хватает воздуха, руку с пистолетом свела судорога. И почему-то хочется смеяться. Просто заливаться хохотом!

— Добей! — вновь лает Савва.

Но тут.

Пок! Пок! Пок! Данг! Данг! Данг! — послышалось из коридора.

И жуткий, длинный крик боли.

Первым, как ни странно, отреагировал Савва. Вбитый за две войны инстинкт руководил телом ещё до того, как это решит сознание. Он схватил Ольгу — и вместе с ней грохнулся на пол.

— Вниз! — заорал он.

«Зачем вниз? Почему? Что происходит?» — подумал Дима. Он с удивлением смотрел на то, как Псих и Илья хлопаются с двух на четыре. Как Спец, поднатужившись, с криком переворачивает стол, а тот падает ме-е-едленно, словно в slow-mo.

— Падай, придурок! — кричит ему Савва, за шкирку тащивший за всё ещё падающий стол Ольгу. — Это пулемёт!

«Какой пулемёт? Откуда? Кто?» — но тут в проёме двери он видит волну щепок, осколков и кусков гипсокартона и деревянных реек. И до него доходит.

Перегородка. Та, что стояла посреди коридора. Та, за которой слышались звуки. Это была обманка. За ней, видать, сидел отряд бойцов с серьёзным вооружением. Что там того гипсокартона? Надавил — упадёт. Вот они и ждали за перегородкой условного сигнала. А тут вместе с сигналом какая-то чушь произошла в коридоре: исчезли цели, которые чётко было видно с камеры. Мало того, исчезли и все охранники за перегородкой. За пару секунд их просто снесло в стороны! Пока факт внезапной катастрофы дошёл до сознания засевших в засаде бойцов, пока пришло сообщение о том, что и в комнате совещания слышны непонятные шумы да и вообще — каким-то макаром дверь оказалась нараспашку, прошло несколько секунд. А потом они ударили из всего, что было в наличии. Палили в белый свет, в тех, кто вдруг стал невидимым в слепой надежде хоть кого-то из этих ниндзей, но зацепить. Через перегородку. Разрушая её, полосуя всё гибкими струями свинца.

С мерзким воем, отрикошетив от косяка двери, в комнату влетела пуля. Вторая с чпоканьем встряла в стену.

И только тогда Дима очнулся. Упал на четвереньки и как маленький мальчик, но очень испуганный маленький мальчик поспешил под стол. Рука так и не выпустила пистолет, и каждый раз, как Суперпупс упирался ею о пол, звякало. Как только не умудрился выстрелить?

По полу, по умирающему, подстреленному им боевику — и ничего внутри не шевельнулось! Лишь досада, что лежит этот посреди дороги, мешает пролезть. Влез в лужу набежавшей крови, извагдался. Боевик этот ещё не умер, глаза его были широко открыты. Может, он и понимал, что умирает, но вряд ли понимал, как и почему это произошло.