Сирил Джадд - Марсианский форпост

В свои четырнадцать лет Глэдис была самой старшей из детей колонистов, что неудивительно, так как среди взрослых не было никого старше тридцати пяти. Поэтому она занимала в иерархии колонии особое место, своего рода переходную ступеньку между статусом работника и «мальчика (или девочки) на побегушках», как, скажем, ее младшая сестренка. Она была достаточно взрослой, чтобы помогать кому угодно практически в любом виде деятельности, но все еще слишком юной, чтобы взваливать на ее плечи полную ответственность за порученное дело. Не найдя ее дома, Тони узнал, что девочка пошла к Джоан Редклифф посидеть с больной. Поскольку ему все равно нужно было навестить Джоан, доктор направился прямиком к дому Редклиффов.

Если уж им все-таки придется распрощаться с Марсом, в утешение можно будет привести хотя бы тот аргумент, что такой шаг почти наверняка спасет жизнь Джоан. С другой стороны, доктор не сомневался, что вынужденный отъезд разобьет сердце бедной женщины и сведет ее в могилу на Земле так же верно, как… Он и сам не знал, что сводило Джоан Редклифф в могилу на Марсе, но больная угасала буквально на глазах. Эта худенькая, миниатюрная женщина, его главная пациентка, готова была положить жизнь за процветание маленькой колонии. Она была прямо-таки без ума от Марса, в то время как Марс медленно, но безжалостно убивал ее.

Заболевание Джоан походило одновременно на острую аллергию, хроническую сердечную недостаточность и отравление грибами средней тяжести. Никаких грибов, естественно, не было и в помине, но Тони все равно не мог поставить диагноз.

Джоан слегла уже на второй день после того, как чета Редклифф прибыла на рейсовом корабле и влилась в дружную семью колонистов. Если Хеллману в ближайшие три недели так и не удастся найти радикальное средство, чтобы поставить ее на ноги, скорее всего, Хенку Редклиффу придется забирать жену и отправляться обратно со следующим кораблем. Тяжело вздохнув, Тони крепко закусил мундштук своей пустой курительной трубки, чертыхнулся шепотом, сунул трубку в карман и вошел в дом.

Пройдя в спальню к больной, он присел на краешек постели, поставил на стол свой черный саквояж с лекарствами и инструментами и спросил:

— Ну-с, как у нас сегодня идут дела, милочка?

— Не так, чтобы очень, доктор, — прошептала Джоан со слабой улыбкой, даже в таком состоянии не забывая первую заповедь колонистов: улыбайся, даже если хочется плакать! — Я все никак не могу нормально улечься. Такое ощущение, что я лежу не на простыне, а на целой куче хлебных крошек и речных ракушек.

Она вдруг закашлялась. Кашель был сухим, лающим, от него мучительно сотрясалось исхудавшее, легкое как перышко, тело несчастной. Сердце доктора сжималось от жалости и сочувствия, но он ничем не мог ей помочь.

Хлебные крошки и речные ракушки!

Иногда ему казалось, что болезнь поразила не только тело, но и мозг тоже. Порой бывало трудно разобраться в ее речах и определить, чем вызвано то или иное бессвязное высказывание — лихорадочным бредом либо прогрессирующей шизофренией.

Приступ кончился. Джоан подавила позыв снова начать кашлять. Ее пересохшее горло саднило и болело. Тони сочувственно покачал головой, хорошо зная, каких волевых усилий с ее стороны это стоило. Да, эта женщина обладала поистине незаурядной силой духа! И она хорошо усвоила вторую заповедь колонистов: береги здоровье, потому что оно является всеобщим достоянием!

Джоан жила только для колонии. И еще для своего мужа Хенка. По натуре она принадлежала к довольно редкому в наши дни типу молодых женщин, готовых пожертвовать деньгами на обед ради униженных, обездоленных или голодающих в Африке. «Хотелось бы знать, — мелькнуло в голове у доктора, — во сколько несъеденных обедов обошелся им с мужем семейный долевой пай в колонии Сан-Лейк-Сити?» Он тут же устыдился этой мысли. Джоан была не из тех, кто согласится на положение бедной приживалки без права голоса — в такого рода вещах она была максималисткой. Она чувствовала себя счастливой только тогда, когда душой и телом могла ощутить себя причастной к какому-нибудь героическому подвигу или общественному движению, пускай даже непопулярному или презираемому подавляющим большинством. Одним словом, она была идеалисткой, готовой без колебаний сложить голову на алтаре своих идеалов.

Тони отлично понимал Джоан, потому что и сам отчасти был таким же, как она. Собственно говоря, все колонисты в большей или меньшей степени были идеалистами, иначе они просто не оказались бы здесь. Другое дело что доктор сильно сомневался, хватило бы у него, например, силы воли сражаться с приступом кашля ради одной лишь сомнительной перспективы поправиться на несколько часов или минут раньше, чтобы посвятить эти дополнительные часы или минуты труду во благо колонии. При условии, разумеется, что она вообще когда-нибудь поправится.