Сергей Беляев - Истребитель 2Z

По дороге в часть Лебедев успел забежать в дивизионный лазарет, чтобы навестить Гурова и товарища, помогавшего в организации побега.

Надев белый халат, Лебедев быстро прошел в хирургическое отделение. Гуров лежал на койке и ужасно обрадовался посещению Лебедева:

— Я чувствовал, что ты придешь ко мне.

Лебедев наклонился к Гурову и крепко поцеловал его в губы:

— Пришел попрощаться, Вася.

Гуров увидел под халатом на Лебедеве новую военную форму, понимающе моргнул глазами:

— Увидимся еще! Хорошо, что ты…

Он заволновался, и Лебедев пожал ему левую руку, лежавшую поверх одеяла:

— Тихонько, Вася… А твое здоровьишко?

— Скоро все будет в порядке. Правое плечо царапнули да чуточку около шеи. Пустяки! Врачи вот только уложили…

У Гурова на лице появилось выражение просьбы:

— Скажи, Антон, как ты ухитрился выручить меня? И почему я тебя тогда не узнал?

Лебедеву припомнилось, как он лежал тогда в лесной канаве и поджидал штурмана. Без своего друга Лебедев бежать не хотел.

— И хорошо, что не узнал, — улыбнулся Лебедев. — А то бы ты от радости крикнул и всю бы музыку нам испортил. А теперь, видишь, мы дома.

Лебедев спешил. Взглянув на часы, он начал прощаться. Гуров удержал его за руку:

— Почему ты тогда посадил меня за штурвал?

Лебедев шутливо погрозил пальцем:

— Проверить, не разучились ли вы, товарищ, летать. Спросишь, почему сам я сел за пулеметы? Соскучился. Давно не стрелял. А тут — по фашистам. Как отказать себе в таком удовольствии? Ну, привет и до скорого…

— Не лежится мне на койке, — опять забеспокоился штурман. — Как поправлюсь, сейчас же на самолет…

— Разумеется, — ласково успокоил товарища Лебедев. — А где наш дорогой друг?

На койке рядом лежал человек с забинтованной головой. Видны были только два черных глаза и бледные губы. Лебедев наклонился над этим мужественным смельчаком, с помощью которого обоим друзьям удалось выбраться из фашистского плена. А тот взял крепкую руку Лебедева и слабо пожал ее, что-то шепча. Лебедев внимательно слушал.

— Что он говорит? — спросил Лебедева Гуров.

В палате все насторожились, глядя на Лебедева.

— Трудно перевести все дословно… Товарищ очень волнуется. Он говорит, что он сын рабочего и сам рабочий, что он всю жизнь хочет отдать делу свободы. Он говорит: «Когда я жил там, я был близок к смерти. Но сейчас для меня начинается жизнь снова. Я хочу жить. Я прошу передать мою радость, мою благодарность великому человеку, вождю, который воспитал таких бойцов, как вы все, товарищи. Нас много, и мы будем сражаться только за дело социализма и за СССР…»

…Поздно ночью Лебедев примчался на автомобиле в штаб своей эскадрильи. Только что успел предъявить приказ о назначении и пройти к начальнику оперативного отдела, как порученец быстро доложил:

— Штаб девятой просит к телефону.

Там, где вытянулось осеннее поле, густо усеянное трупами бежавших, там, где еще бежали отступавшие, где, гремя железом, проходила артиллерия, где валялись орудия, пулеметы, снарядные ящики, где дыбились ворчащие танки, а люди, меченные свастикой, выскакивали из бронированных убежищ в панике перед наступающими эскадрильями, — там внезапно бесшумно и деловито выползло коричневое чудовище — истребитель «2Z».

Вылезши, чудовище как бы огляделось вокруг слепыми глазами своих сверхмощных боевых излучателей; затем оно расправило тугие крылья, приподнялось в воздух и понеслось навстречу эскадрильям и колоннам, наступавшим с востока. Солнце пышно всходило, играя матовыми блестками на полированном фюзеляже «2Z».

Урландо спокойно передвигал рычажки на распределительной доске боевой машины. «2Z» мчался навстречу восходящему солнцу, будто хотел сбить его с утреннего веселого неба.

Вот «2Z» перелетел через последние ряды отступавших фашистов. Внизу причудливо вычертились линии брошенных окопов, развороченные деревья, переплеты проволочных заграждений. Тонкая желто-бронзовая блестящая пыль поднялась, будто туманная пелена. Рыжий диск дрожащего солнца выплывал над этой пеленой. Эскадрилья самолетов как бы висела на золотом фоне солнца. Урландо криво усмехнулся и протянул руку к изящной никелированной кнопке.

На белом циферблате выпукло вычертилось коричневое слово:

СМЕРТЬ.

Самолеты закувыркались, падая и как бы растворяясь в блестящей голубизне осеннего солнечного утра.

Разговор Лебедева со штабом 9-й армии был краток. На минуту Лебедев нахмурился, затем негромко сказал: