Айзек Айзек Азимов: Транторианская империя

Тот, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашёл бы в ней перемены. В отличие от Дэниела она была человеком. Ростом сто пятьдесят пять сантиметров — на десять сантиметров ниже идеального роста женщины Галактики.

Она следила за собой и сохранила стройную фигуру. Однако в волосах серебрилась седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа немного увяла. Она могла бы прожить ещё сто, сто двадцать лет, но сомнений не было: она уже не молода. Но это не беспокоило её.

— Ты знаешь все звёзды, Дэниел?

— Только те, что видны невооруженным глазом, мадам.

— И можешь сказать, когда они восходят, в какое время года видны и всё остальное?

— Да, мадам Глэдия. Доктор Фастольф как-то попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы всегда иметь их под рукой и не обращаться всякий раз к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее, когда я сообщаю ему данные, а не компьютер. — И, предвосхитив следующий вопрос, робот добавил: — Но он не объяснил, зачем ему это нужно.

Глэдия подняла левую руку и сделала жест. В доме тут же зажегся свет, стали видны тёмные фигуры нескольких роботов, но Глэдия не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда рядом с человеком — как для обслуживания, так и для охраны.

Глэдия в последний раз бросила взгляд на небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже если бы она могла увидеть солнце погибшего теперь мира — ну и что? Можно выбрать наугад любую звезду и считать её солнцем Солярии. Её внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Глэдия снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его в доме доктора Фастольфа. Конечно, его конструкцию совершенствовали. Она знала, но старалась не думать об этом.

Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты гордились железным здоровьем и долголетием — от трёх до четырёх столетий, — но они не обладали абсолютным иммунитетом к возрастным изменениям.

В одно бедро Глэдии была вставлена титаново-силиконовая трубка, большой палец левой руки искусственный, хотя это нельзя заметить без тщательной ультра-сонограммы, даже некоторые нервы заново подтянуты. Всё это могло быть у любого космонита её возраста в любом из пятидесяти Внешних миров, нет, из сорока девяти, поскольку Солярию больше не учитывали.

Упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Медицинские записи хранились, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но никто не имел к ним доступа. Хирурги зарабатывали порой лучше, чем сам Председатель. Происходило это отчасти потому, что они были практически изгнаны из светского общества.

Потому что они знали.

Всё это было частью стремления космонитов к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдия не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трёхмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались красным на сером фоне природного, даже издали можно было заметить эти красные пятна.

Однако мозг её был цел и невредим, и, пока это так, она цела и невредима, что бы ни произошло с её телом.

Её мысли вернулись к Дэниелу.

Она знала его двести лет, но только год была его хозяйкой. Когда Фастольф умирал, он, по обычаю, завещал всё городу, но две вещи оставил Глэдии, не считая того, что официально ввел её во владение домом, в котором она жила, со всеми его роботами, имуществом и земельным участком.

Одной из этих двух вещей был Дэниел.

— Ты помнишь всё, что случилось за двести лет? — спросила Глэдия.

— Думаю, что да, мадам Глэдия. Если бы я что-то забыл, я бы не знал об этом, потому что мне нужно было бы забыть.

— Я не об этом. Скажем, ты прекрасно помнил что-то, но вдруг забыл. Что-то вертится на языке, а что — никак не поймешь.

— Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, то всегда вспомню, когда понадобится.

— Отличная память.

— Обычная, мадам. Так я сконструирован.

— И это надолго?

— Не понял, мадам?

— Я имею в виду — как долго может функционировать твой мозг? Ведь в нём воспоминания за два столетия — сколько ещё в нём поместится?

— Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

— Да, но когда-нибудь ты обнаружишь, что больше не в состоянии запоминать.

Дэниел задумался.

— Такое возможно, мадам.

— Знаешь, Дэниел, не все твои воспоминания одинаково важны.

— Я не могу выбрать, мадам.

— Другие могут. Твой мозг можно очистить и снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от того, что было. Тогда тебя хватит ещё на несколько столетий. А если такие чистки делать регулярно, ты стал бы вечным. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за ценой.