Владимир Рыбин - Искатель. 1981. Выпуск №2

Он вспомнил, как сам первый раз ехал на восток. Из Забайкалья в Приморье по прямой, по лихой памяти дороге, именуемой КВЖД, про которую говорили, что название это от слов «как вы живым доехали». Они тогда проскочили, а следующий за ними поезд был пущен под откос и разграблен: в окрестных горах и лесах гуляли банды белокитайцев и хунхузов.

Ему и снилась в эту ночь дорога, узкая, извилистая, как звериная тропа. Впереди маячила красная сопка, совсем красная, словно целиком сложенная из чистой киновари. Он торопился к ней, боясь, что краснота эта окажется обманчивой, цветовой игрой вечерней зари. Торопился и никак не мог выбраться из узкого коридора звериной тропы.

И Красюку в эту ночь тоже снилась дорога, широкая, как просека. Позади была ночь, а впереди маячило солнце, похожее на золотой самородок. Потом это солнце-самородок каким- то образом оказалось у него в шапке. Он прижимал шапку к себе, но она жгла руки, выскальзывала.

Он и проснулся оттого, что почувствовал, как выскальзывает из руки конец рубахи, в которую был завернут самородок. Костер догорал, на листве соседних кустов дергались серые тени. Ветер слабо шевелился где-то высоко в вершинах деревьев, а рядом, совсем рядом, возле самой головы, слышалось прерывистое сопение.

«Ах, сука, – подумал Красюк, – а еще про Сибирь расспрашивал, про мусор говорил!» Стараясь не шевельнуться, он сунул руку за пазуху, достал нож и, резко изогнувшись, выкинул руку за голову, туда, в темноту, в сопение. Почувствовал, как нож вошел в мякоть. Послышался не то вздох, не то удаляющийся стон, и все стихло. Тогда, не выпуская узла с самородком, Красюк вскочил на ноги, выхватил из костра горящий сук и пошел в гу сторону, где затих стон. Огонь почти не давал света, только рождал слабые тени. В двух шагах была пугающая чернота, такая плотная, какой Красюк еще не видывал. Незнакомая жуть гадюкой заползала под телогрейку. Одна тень под кустом показалась Красюку согнувшейся фигурой человека. С радостным злорадством он шагнул к ней. И вдруг беловатое пламя со звуком человеческого выдоха рванулось навстречу. Окатило холодным огнем и погасло. В ужасе Красюк выронил нож, и сук, и свой драгоценный сверток, отпрыгнул в сторону. И застыл, охваченный мелкой дрожью, не зная, куда бежать в обступившей непроглядной темноте.

И вдруг услышал тихий и, как ему показалось, вкрадчивый голос:

– Что там случилось?

Красюк не ответил, с трудом приходя в себя.

– Ты чего прыгаешь, как заяц?

До Красюка дошло, что голос слышится совсем не с той стороны, где он искал вора, и это еще больше испугало его.

– Это ясеница горит, не бойся. Выделяет эфирные масла. В безветрие они скапливаются и вспыхивают от огня.

И гут новая волна холода окатила Красюка: вспомнил, что потерял самородок. Ринулся к костру, выхватил новый сук, замахал им, чтоб разгорелся. По дыму от выроненного первого сучка он быстро нашел и нож и сверток. И только тогда успокоился. Поправил разбросанные ветки пихты, снова улегся, сказал глухо:

– Ты, Мухомор, не балуй. Прирежу.

– Как это понять? – отозвался из темноты Сизов.

– Так и понимай. Золото мое, н ты к нему лапы не тянн. Понятно?

– Утром разберемся, – загадочно сказал Сизов.

И снова пугающая тишина обступила тихо шипящий костер. Теперь из тайги не доносилось никаких звуков. Словно ее и не было, тайги, а только неизвестность, могильная пустота.

Рассвет был долог и холоден. В низине лежал туман, плотный, как молоко. Кусты отяжелели, обвисли от росы, и ветки пихты были так мокры, словно ночь пролежали под дождем.

Проснувшись, Красюк увидел Сизова возле костра. Он отряхивал сучья от росы и подкладывал их в огонь. Красюк наблюдал за ним и все вспоминал ночное свое приключение, не понимая, сон это или все было на самом деле.

– Чего это ночью-то? – спросил Красюк.

– Енотовидная собака, – ответил Сизов, кивнув куда-то в сторону.

Красюк вскочил, увидел сначала след на примятой мокрой траве, затем разглядел возле костра серый комок убитого животного длиной с руку, с хвостом, острой мордой и короткими ногами.

– Ловок, ничего не скажешь. И как ты ее углядел в темноте! – восхищенно сказал Сизов. – Не деликатес, ну да с голодухи сойдет.

– Я? – удивился Красюк.

– Кто же еще? Понимаю – сама подошла. Ну да и ты не промахнулся, молодец. Ее ведь искал ночью?

Красюк не ответил. Ему было смешно и вроде даже как-то неловко.

Енотовидной собаки хватило ненадолго. Уже к вечеру от нее остался лишь один обугленный на костре кусок, который Сизов, не обращая внимания на ворчание Красюка, отложил на другой день. И снова они ночевали у дымного костра, уставшие, опухшие от комаров и мошки.