Кир Булычев - Искушение чародея(сборник)

Урванец-старший переглядывался с Павлышем, вздыхал и переводил разговор на другое. Обоим было очевидно, что призраки останутся еще одной загадкой, чем-то, что пока выходит за пределы доступных человечеству знаний. Хотя мысль о дуэлянтах-неудачниках в последнее время тревожила Павлыша все чаще.

Если это правда – и если призраки по-прежнему способны мыслить и чувствовать, возможно, они пытаются как-то предупредить землян? Поэтому и стали появляться чаще.

Вот только как лишенные тела и голоса могут вообще коммуницировать с живыми?

Именно об этом снова и снова спрашивал себя Павлыш, когда за спиной у него зазвонил телефон.

Это был старинный аппарат – увесистая коробка на четырех бронзовых ножках, с цельнолитой черной трубкой на витом проводе. Ни к каким розеткам он не был присоединен, вообще не имел ни разъемов, ни рычажков, ни индикаторов, – ни-че-го. Академик Окунь в свое время дотошно его исследовал и вынес вердикт: «Имитация формы при абсолютном непонимании сути». После чего Павлыш уволок телефон к себе – в качестве пресс-папье. Иногда Слава снимал трубку и прикладывал к уху. Вслушивался в мертвую тишину, мечтал: вдруг когда-нибудь там раздастся голос мамы или бабушки…

Телефон зазвенел громко и яростно, словно был возмущен, что Павлыш стоит к нему спиной. Призраки, маячившие в глубине сада, возле теплицы, как будто придвинулись поближе, и Слава вдруг подумал: «А чем черт не шутит? Неужели они сумели… прозвониться? И на каком же языке тогда заговорят?»

Торопливо, пока звонки не оборвались, Павлыш шагнул к столу и сдернул трубку.

– Добрый день, – сказали на том конце. – Имеем честь сообщить, что дуэлянты, бойцы, поединщинки… отражатели прибыли.

Сразу же вслед за этим пол под ногами Славы дрогнул, стекло в окне тихонько задребезжало – как при легком землетрясении или во время аккуратной стыковки корабля со станцией.

Все это дрожание и дребезжание заняло полсекунды, не больше, – и похоже, осталось никем, кроме Павлыша, не замеченным. По-прежнему вопили и грохотали у него над головой юные Урванцы, и академик Окунь все тем же воодушевленным тоном рассказывал Светлане историю времен своей бурной молодости.

А вот призраков в саду уже не было.

– «Дуэлянты», – сказал пустой комнате Павлыги. – Вот оно как.

Он, конечно, узнал металлический голос в трубке. После прибытия на Muzoon вергилий появлялся раза два или три, давал советы по обустройству, спрашивал, не нужно ли чего. Затем – пропадал, причем никто не смог проследить, куда именно он девается. Даже индейцы-следопыты Николай и Эдгар оказались бессильны перед инопланетянской хитростью.

«Значит, – подумал Павлыш, – все-таки не призраки. Значит, началось».

Он зачем-то снова снял трубку и послушал – но не было ни гудков, ни даже шума, только привычная космическая тишина.

Слава вышел в коридор и поспешил в столовую. Обычно после обеда Эмма сидела именно там – делала какие-то заметки или разбирала очередной ящик с артефактами. Но в этот раз, еще не входя, Павлыш понял, что она не одна.

– …шу прощения. Я не имел в виду… то есть, в общем-то, не то чтобы… глупость какая, конечно, имел, но… тьфу ты, Эмма… понимаешь…

– Домрачеев, как фольклорист вы, безусловно, обладаете развитым воображением, но вынуждена вас огорчить: оно не имеет ничего общего с действительностью. Совершенно. За те десять дней, что мы здесь находимся, вы могли бы это понять.

– Неужели?

– Именно! Более того, если хотите знать, я полагаю вас человеком грубым и несимпатичным. И буду очень благодарна, если вы впредь воздержитесь от своих неуклюжих шуток в мой адрес.

– Ну что же, – отчеканил Миша. – Что ж. Разрешите идти, Эмма Николаевна? Выполнять свои прямые обязанности, так сказать.

– Идите, Домрачеев.

Хлопнула дверь, ведущая из столовой в сад.

Павлыш стоял, привалившись плечом к стене, сердце колотилось где-то под горлом. На мгновение он испытал черное, постыдное злорадство. Знал, что так не годится, но это было выше его – древнее, почти первобытное чувство.

Он уже собрался уходить, когда из столовой донесся еще один звук. Павлыш застыл, буквально перестал дышать, но звук больше не повторился.

Возможно, его и вовсе не было; возможно, только показалось.

Павлыш на цыпочках отошел подальше от столовой и поспешил наружу.

На миг задержался у двери: бросил взгляд на стойку, за которой в обычных отелях стоял бы портье. Все выглядело так, будто портье вот только что отлучился. На стене висели несколько часов, показывавших разное время, от Парижа до Селенопорта, рядом стояло кресло на колесиках, чуть продавленное, с истертыми подлокотниками и наброшенной на спинку жилеткой. Монитор на столе ни к чему не был подключен, стикеры залепили его не только по краям, но и в центре. Старые разноцветные листки, без заметок, но с детскими рисунками. (Может, их оставили призраки – когда еще были живыми?..)