Валерий Язвицкий - Остров Тасмир

— Здравствуйте, дорогие земляки!

Это было опять странно, так как я не ожидал услышать русскую речь, учитывая очень своеобразный покрой его костюма и матерьял, из которого он был сделан. Я поклонился ему.

— Вы политический ссыльный? — спросил он участливо, обращаясь ко мне.

Я был удивлен этим неожиданным вопросом и ответил:

— Вы, гражданин, ошибаетесь. Я не спекулянт и не контр-революционер, чтобы меня ссылали…

Но в этот момент произошло еще более странное и неожиданное. Старик слегка побледнел и глухо, словно раздумывая вслух, произнес:

— Гражданин?.. Контр-революционер?.. Я недоумевал.

— Так кто же вы? — взяв себя в руки, снова спросил он ласково.

— Гражданин Союза Социалистических Советских Республик.

Он удивленно раскрыл глаза. Взор его вспыхнул радостью, но мгновенно погас.

— Вы русский? — спросил он пытливо.

— Да, — ответил я, — из Москвы. Я — писатель.

— Так это в России Союз Социалистических Советских Республик?

Он, казалось, все еще не верил.

— Да ты с луны что ли упал? — не выдержал Иван Петрович, — да с тех пор, как мы царя убрали, вот уж девятый год у нас Советская власть!

Старик широко раскрыл глаза, в них вспыхнула радость. Он бросился к нам, крепко жал наши руки, но от волнения не мог говорить.

Я не знал, что делать с этим неожиданным гостем, не понимал ни его бурной радости, ни его волнения. Я не мог уяснить, что все это значит и кто он такой, но я не расспрашивал его.

Старик едва держался на ногах.

Взяв под-руки, мы ввели его в избу. Прошло минут десять, пока он оправился от волнения и заговорил:

— Вы сказали, — с луны упал… Да, почти с луны. Я не был в России более сорока лет. Я с острова Тасмир. Я — инженер Грибов…

Он замолчал на секунду, а в моей голове промелькнули мгновенные мысли: «инженер Грибов?.. Да, Грибов. В процессе о цареубийстве что-то говорится о Грибове»…

— Грибов? — сказал я. — Вы не были в ссылке в Туруханском крае после убийства Александра Второго?

— Так нас помнят?! — воскликнул он. — Не за-были! Да, это я! Я расскажу вам все. Это длинная, невероятная, почти сказочная история… Но это потом, раньше вы расскажите мне…

Он достал маленькую книжечку.

— Здесь только даты, цифры, краткие записи, но я помню все до мельчайшей черты…

Увидев газету, он жадно схватил ее и стал пожирать строку за строкой. Видно было, как напряженно и взволнованно работала его мысль.

Мы молчали, невольно чувствуя всю глубину его переживаний.

— И это не сон? — воскликнул он, откладывая газету. — Скажите мне, я в России? И в России нет царей, полиции и помещиков? В России рабоче-крестьянская власть?

Он засыпал нас вопросами, не понимая наших, иногда похожих на тарабарщину, сокращений, вроде: «Цуп», «Цаги», «Гиз», «Гиж», «шкраб», «Глав-профобр»; сам перебивал себя, волновался, радовался, верил и не верил.

Только через несколько часов беседа наша приняла более планомерный характер, и мы узнали с Иваном Петровичем удивительную повесть о победах человеческого ума и воли над силами природы. Мы узнали о «Крылатой фаланге» и острове Тасмир.

Здесь я перерываю свои личные воспоминания об этом гениальном человеке, с которым имел счастье столкнуться, и постараюсь передать его продолжительные и подробные рассказы, сопровождавшиеся чертежами и рисунками. Слушая Грибова с захватывающим интересом, я пережил все то, что он рассказывал. Я глубоко сожалел, что при нашем разговоре не присутствовали ученые специалисты, так как без личных разъяснений

Грибова все формулы и условные обозначения в его записной книжке теперь никому непонятны.

Сам Лев Сергеевич Грибов скончался через неделю после своего прибытия, во время сборов для поездки в Москву. Мезенский врач, Николай Иванович Перов, не мог оказать ему никакой помощи. Возраст Грибова, — уже за восемьдесят лет, — был главной причиной смерти. Его организм не выдержал сильных волнений. Слишком бурно и горячо, как юноша, переживал свои впечатления этот престарелый революционер, не утративший до последней минуты ясности своего могучего ума.

Его последними словами было обращение ко мне:

— Вот записки Игоря… Возьмите себе, там…

Он не кончил этой фразы, и глаза его закрылись навсегда.

Эти записки и рассказ самого Грибова являются единственными источниками для всего написанного в этой книге. Но, несмотря на массу сведений, которыми я располагаю, все же для меня очень многое осталось невыясненным и совершенно непонятным.