Ц. Цыбиков: Слишком много колдунов

Ясный голос этого знания, увы, был слышен только ему, так как никто из его коллег по кафедре археософии в «Лангедокский тайник» не верил — главным образом потому, что поверившему грозили полторы недели тряски в дилижансе и бог знает сколько дней проживания в местности, где при слове «культура» хватаются за дрын; заведующий кафедрой профессор Виннэ в личной беседе прямо призвал молодого доктора наук не выпендриваться и искать наследие древних там, где все нормальные люди ищут, то бишь поближе к столице.

— И, что характерно, находят! — Господин Виннэ потряс сморщенным пальцем в воздухе. — Находят!

И, конечно, ничего не подписал; так казённая экспедиция стала отпуском за свой счёт, им же и осталась. Питеру, правда, удалось прихватить в секретариате копию ордонанса о содействии Академии в её изысканиях, но этой бумагой его везение и ограничилось. Также ему никто не удосужился напомнить о том, что с недавних пор всё наследие древних является собственностью короны, которая распоряжается им посредством службы королевской эвакуации; и это тоже наводило на малоприятные мысли о подлинном отношении к нему его коллег. Хотя половина лишений были позади, но они же были и впереди, потому что надо было возвращаться: а это почти пять суток дилижанса, трактир в Тулузе и попутная телега. Всё это оставило недобрую память о себе во всех частях его организма: от внутренностей, которые, казалось, сплошь попеременялись местами, до спины и задницы, приобретших несвойственную их природе жёсткость и угловатость.

Питер непроизвольно потёр сюртук в области поясницы и решил, что он переночует в деревне, а поедет домой уже наутро. Насчет ночлега он не сомневался, потому что он был пешком, а пеший путник, как известно, кажется более безобидным. И вообще, он странник в поисках истины, вот кто он; его радость в том, чтобы делиться своими знаниями со всяким, кто поможет ему в его нелёгком пути. Любовь к истине и поиск её каждый день — вот высшая добродетель. Несмотря на довольно прохладное утро, Питер почувствовал тепло и душевный подъём: главное ведь, думал он, найти верные слова, зовущие к высокому, к истине и добру, они суть ключ к сердцам людей, пусть и огрубевших под гнётом деревенской повседневности.

К сердцам и, что немаловажно, ночлегу в тепле под крышей.

Вспомнив что-то, Питер убрал подальше в сумку свинчатку и ножны с клинком, и отправился к деревне. На площади, где стоял мобиль эвакуаторов, как раз собирался народ, и молодой человек хотел посмотреть, каким образом проходит эвакуация сокровищ древних; а может, удастся увидеть и ещё чего любопытного.

Он спустился с пригорка, прошёл узкой кривой улочкой и вышел на площадь. Это была настоящая площадь, хоть и маленькая, потому что на ней стояла часовня с башенкой и колоколом, построенная из камня и уходящая своим тылом прямо в холм позади.

Питер окинул взглядом диспозицию, гадая, где находится центр событий. Мобиль стоял перед часовней, а рядом были поставлены скамейки и стол, за которым по разные стороны сидели парень в эвакуаторской форме, трудолюбиво пишущий что-то, и бородатый мрачный тип, без особой охоты отвечавший на его вопросы. За типом выстроилось некое подобие очереди из его односельчан. Остальные жители деревни скромно расположились вдоль заборов прилегающих домов, образуя этакую живую рамку происходящего. В центре площади стояли два эвакуатора и беседовали с весьма представительного вида стариком с острой головой и зачесанными назад седыми волосами; старик, одетый не по-летнему тепло — в редингот и высокие сапоги — опирался на суковатую трость, а его собеседники почтительно внимали ему, почти синхронно кивая головами. Питер, поколебавшись, направился к ним.

Один из эвакуаторов, повыше, кивнул второму, который был смуглее и ниже ростом. Тот повернулся, и здесь Питер чуть не сел на землю от неожиданности: навстречу ему, не выказывая никаких эмоций, шагал Аслан аль-Джазия, приятель, друг и однокашник Питера по Эколь Нормаль. Какое-то время они жили в одной комнате в студенческом пансионе на улице Сен-Жан, все трое — Питер, Аслан и Жак Делакруа. С тех пор прошло четыре года, и настоящим учителем, с некоторой натяжкой, стал только Питер; Жак, бросивший учёбу за год до окончания ради лицензии уличного писаря, теперь ворочает делами на королевских контрактах, а Аслан вот — эвакуатор.

Мусульманин быстро прижал палец к губам, и Питер принял невозмутимый вид, будто бы и не знает его вовсе. Пока Аслан доставал карандаш, и листал планшет, ища чистые страницы, Питер произнёс негромко: