Леонид Кудрявцев - Мир крыльев

Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ .

Птиц проснулся и долго вслушивался в шелест сена, шебуршание парочки беспокойных мышей и непрерывный шепот земли, рассказывавшей забытые предания давно исчезнувших племен и народов. Немного погодя он повернулся на спину и стал слушать небо, но оно молчало, и это было хорошо, так как даже дети знают, что день, когда оно заговорит, будет для этого мира последним.

Птицу хотелось есть. Он пошарил в сумке у себя на животе, но не нашел там ничего подходящего. Сумка была хорошая. Самое главное — нельзя потерять. И кроме того, из-за нее он назывался сумчатым Птицем. Это ему нравилось. Вот только сейчас в ней ничего съедобного не было. Значит, надо выползать из стога.

Он так и сделал. А потом стал отряхиваться, подпрыгивая и хлопая себя по бокам длинными, покрытыми перьями руками, которые росли у него вместо крыльев.

Порядок!

Птиц внимательно огляделся, переступил с одной лапы на другую и вдруг побежал к видневшейся неподалеку деревне. Мелькнул покосившийся плакат «Вылезай из стога — отряхнись и оглянись», ржавый трактор с надписью на дверце кабины «Не подходите! Мины!». Из-под трактора виднелись кирзовые сапоги и доносился мощный, богатырский храп. Еще через несколько десятков метров Птиц проскочил бетонный столб с корявой надписью «Совбесхоз имени диктатуры буржуазии» и тут же столкнулся с длиннозубым шуршунчиком, спешившим на охоту. Увидев Птица, рыба-пила, которую шуршунчик вел на коротком поводке, аж застонала от удовольствия и бросилась в атаку.

Не желая связываться, Птиц просто перепрыгнул через нее и побежал дальше. Метров через сто он оглянулся и увидел, как шуршунчик, уцепившись за хвост рыбы-пилы передними лапами, задними крепко упершись в землю, пытался вырвать ее костяную пилу из ствола толстого дуба. Вот так-то!

Птиц радостно хлопнул в ладоши и взял курс на ближайший холм. На середине склона он остановился и стал внимательно осматривать змеившуюся поперек холма трещину. Здесь, у его ног, она была тоненькая и не очень глубокая, но дальше становилась все шире и глубже, пока наконец далеко-далеко на горизонте не сливалась с подножием черной стены. Про эту стену ходили слухи, будто она медленно и неумолимо движется вперед, захватывая все большие пространства. Но Птицу до этого не было никакого дела.

Он перепрыгнул через трещину и резво побежал к вершине. Трава так и летела во все стороны из-под его когтистых лап. Пугливые тигрокустики шарахались прочь. Бабочка-сороконожка-секретарь, мимо которой он пробегал, на секунду оторвалась от своих сверхважных дел и, проводив его рассеянным взором, записала в потрепанный блокнот, на обложке которого была нарисована птичка об одном крыле, длинную фразу о пользе долгих подъемов и спусков, которые, безусловно, благотворно действуют на гиперафтальмус.

Вершина холма встретила Птица ветром, двумя бродячими остротами и потрепанным журналом «Вокруг света, полусвета и темноты», забытым в прошлом году заезжим художником, рисовавшим там картину «Возбуждение малой зимы на цель и не…». Одна из бродячих острот повернула в сторону Птица длинную узкую морду и прокаркала, что никто не имеет права ходить по ее холму. Через секунду она резко взмыла вверх и, тяжело махая длинными черными крыльями, полетела прочь. Даже не обратив на ее слова внимания, Птиц ринулся дальше.

Ах, как ему хотелось есть!

Перепрыгнув через председателя совбесхоза, занимавшегося своим привычным делом, а именно медленно жалуясь на ревматизм председавшего и предвстававшего, Птиц попытался вспомнить, когда он последний раз ел, и ужаснулся. Неделю, не меньше! Ну да, это было в тот день, когда он слопал трубу с дома бабки Матрены, а все население деревушки гонялось за ним с вилами и ручными пулеметами. Он тогда спрятался от них в камышах и, прикинувшись ветошью, умудрился не отсвечивать. Правда, ветошь посчитала себя оскорбленной и даже приходила выяснять отношения, но так как личность она несерьезная, дело обошлось одной руганью.