Мария Ермакова - Хозяйка

Биоморфор щелкнул, открыл пасть камеры окончательной обработки и выдвинул произведение анатомического искусства.

На платформе лежала женская рука.

Татьяна Викторовна повздыхала, поулыбалась, сокрушенно покачала головой, вытащила искомое и потащила в операционную.

Кверху брюхом, раскинув лапы, перед козеткой лежал Бим. Длинные уши валялись на полу, словно он сбросил их с себя, да так они и упали — рядом с головой. Пес жмурился — подремывал. Не обратил внимания даже на крупный метеороид, пролетевший только что мимо станции. Близко, но не опасно. Э не стал включать локальную защиту или сбивать его с траектории направленным энергетическим ударом, как делал обычно при метеоритной угрозе.

Татьяна, откинувшись в кресле, смотрела вдаль. Тамп теплым комочком свернулся на плече, опутав ниточками-щупальцами ее локоны. Наступил ежевечерний час общения с Вечностью в лице Космоса. Она не уставала от этих свиданий, происходивших в позднее время — смотрела на звезды, анализировала события прошедшего дня, повторяла пройденное.

Первый блин биоморфора вышел комом. Лепила точно воспроизвел дерму, мышцы и кости — т. е. наиболее крупные объекты биоформирования, но перепутал сосуды с нейронами и забыл про ногти и капиллярный рисунок на подушечках пальцев. Впрочем, это не помешало Татьяне «оттянуться по полной», вспоминая подзабытые уже швы: простой узловой, Холстеда-Золтона и даже Макмилена-Донати, благо косметический эффект произведению Лепилы не требовался. Завтра она собиралась попробовать сотворить какой-нибудь внутренний орган, желательно, брюшной полости. Кишечник всегда был одним из самых сложных операционных объектов — наличие патогенной микрофлоры, тонкий слой мышечной оболочки обязывали хирурга быть не просто мастером, но виртуозом. А, может быть, печень? Сложность паренхиматозных органов — в расползающейся структуре ткани и огромном количестве кровеносных сосудов. Да что говорить! В организме не было не нужных органов и систем. Любая ошибка грозила пациенту весьма неприятными последствиями, вплоть до летальных.

«Буду резать, буду шить!» — дразнил ее Артем еще в институте. На последних курсах она не вылезала из анатомичек городских больниц. Ночами ее пальцы шевелились во сне — она вязала бесконечные узлы и накладывала бессчетные швы. Насколько ей нравилась анатомия, настолько же пугала химия. Собственно, так они с Артемом и сблизились. Однажды на семинаре ужасный Вик Вик — профессор и садист, дал задание написать некую формулу (кажется, банального анальгина) и засек время. Татьяна сжимала пальцами виски, тупо глядя в белый лист бумаги, и никак не могла сообразить — в каких закромах памяти искать проклятую формулу? Как вдруг ей тихо дунули в затылок и кинули на колени листок. Татьяна формулу благополучно списала и благодаря этому не попала на повторную пытку к Вик Вику. Лишь после занятия оглянулась — оказалось, сзади сидел Артем. Она нерешительно кивнула ему. Он, улыбнувшись, спросил:

— Не шаришь в химии, да?

— Еще со школы, — виновато призналась Татьяна. — Не дается мне эта наука!

— Тебе плохой учитель попался, — засмеялся Артем, — вот и все! Хочешь, я тебе попробую объяснить?

— Хочу, — тихо ответила она и почувствовала, как щеки зажгло предательским румянцем.

Поначалу он действительно пытался что-то ей объяснить. Потом махнул рукой, и экзамены она сдавала только благодаря жестокой зубрежке и им собственноручно написанным шпаргалкам. Да и забыли они о формулах очень быстро. Простая химия сменилась химией чувств. Трепетными танцами пальцев, поцелуями до дрожи, ощущением мира — огромного спального мешка, призванного укрыть от всех бед.

Странный парадокс: прошлое, разворачивающееся перед глазами золотой кинолентой, уводило вдаль. Вперед. В будущее.

Впервые с тех пор, как потеряла мужа, она вновь видела юношу и девушку, шедших бесконечными улицами рука об руку, бок о бок, дышащих одним воздухом. Вспоминала — и глаза оставались сухими. И сердце не сворачивалось в тугой болезненный жгут, а стон не сдавливал горло. Самое главное в ее жизни — то, что он был в ней! Не так уж мало оказалось подарено обоим: — он для нее, и она — для него. И теперь, понимая это всем сердцем, она училась радоваться тому, что было, и тому, что будет. Кинолента памяти, оплетая, не сковывала движение, но поддерживала, не ранила более, но давала запас сил. Татьяна Викторовна никогда не была религиозна. Даже понятие «Бог» не определила для себя. Ощущала наитием души, а не крепостью веры, что есть нечто в общем храме мироздания, что не поддается описанию, анализу, перед чем ratio бессмысленно и даже вредно. Космос был ближе и понятней этого нечто, но он был не тем, кто подарил ей годы жизни рядом с любимым, и кому она могла бы быть благодарна за это.