Курт Воннегут - Налегке

— Мадж, назад! — предостерег я.

Меднокожая красавица с шартрезовыми волосами пошевелилась. Взвыла сирена, из укрытий высыпали солдаты и схватили тело, в которое только что вселилась Мадж.

Хранилище было ловушкой для амфибий!

Телу, перед которым Мадж не смогла устоять, заранее связали лодыжки, лишив возможности сделать несколько шагов, необходимых, чтобы выйти из него. Торжествующие солдаты потащили Мадж прочь, словно настоящего военнопленного. Пришлось взять единственное доступное тело — франта-фельдмаршала, чтобы хоть как-то помочь ей. Безнадежно — фельдмаршал тоже был приманкой со связанными ногами. Солдаты потащили меня вслед за Мадж.

Самоуверенный молодой майор, командовавший солдатами, от радости едва не пустился в пляс. Он стал первым человеком, поймавшим амфибию, — огромное достижение с точки зрения врагов. Они долгие годы воевали с нами и истратили на это бог знает сколько миллиардов долларов, но, только поймав кого-то из нас, можно было заставить амфибий обратить на врагов хоть какое-то внимание.

Когда нас привезли в город, люди высовывались из окон, размахивали флагами, приветствовали солдат и освистывали нас с Мадж. Здесь были все люди, которые не хотели становиться амфибиями, которые думали, что быть амфибией — ужасно. Люди всех цветов кожи, всех рас и национальностей объединились, чтобы бороться с амфибиями.

Оказалось, над нами с Мадж хотят устроить показательный процесс. Продержав всю ночь в тюрьме связанными по рукам и ногам, нас отвезли в здание суда, где уже стояли наготове телевизионные камеры.

Мы с Мадж были совершенно измочалены — не помню, когда еще нам приходилось так долго пребывать в теле. Как раз когда нам нужно было хорошенько продумать, как вести себя на суде, тела вдруг начинали доставать нас голодными болями, мы никак не могли уложить их поудобнее на нарах, как ни старались, и, конечно же, телам необходимо было получить свои восемь часов сна.

Нас обвиняли в самом тяжелом, по законам врага, преступлении — дезертирстве. Враг посчитал, что амфибии струсили и сбежали из тел как раз тогда, когда эти тела требовались человечеству для массы храбрых и полезных дел.

На оправдательный приговор мы не надеялись. Весь процесс был затеян только ради того, чтобы во всеуслышание заявить, насколько они правы и насколько не правы мы. Зал суда был набит начальством, все с суровым, храбрым и благородным видом.

— Господин Амфибия, — начал прокурор, — вы достаточно стары, не так ли, чтобы помнить времена, когда все люди должны были жить в телах, должны были работать и сражаться за то, во что верили?

— Я помню, что тела постоянно заставляли сражаться и никто не знал, зачем и как все это остановить, — вежливо ответил я. — И боюсь, единственное, во что люди верили, так это в то, что им совсем не нравится сражаться.

— Что бы вы сказали о солдате, который сбежал из-под огня? — поинтересовался он.

— Я бы сказал, что он напуган до смерти.

— Он помогает проиграть битву, не так ли?

— О, конечно. — Тут у меня возражений не было.

— Разве не так поступили амфибии? Разве они не бросили человеческую расу, не предали ее в битве за жизнь?

— Большинство из нас еще живы, — заметил я.

Это правда. Со смертью мы пока еще не сталкивались и не стремились к этому. В любом случае жизнь стала во много раз длиннее, чем это бывает в теле.

— Вы сбежали от ответственности! — настаивал он.

— Так же как сбегают из горящего дома, сэр, — парировал я.

— Вы бросили остальных сражаться в одиночку!

— Они могут воспользоваться той же дверью, через которую вышли мы. Могут сделать это в любой момент. Нужно только четко представить, что хотите вы, а что — ваше тело, сконцентрировать на этом внимание…

Судья принялся с такой силой колошматить по столу своим молотком, что я уж подумал: сейчас сломает. Они сожгли все экземпляры книги Кенигсвассера, какие смогли найти, а тут вдруг я начинаю читать им лекцию о том, как выйти из тела, да еще по телевидению.

— Если бы вам, амфибиям, дать волю, — сказал прокурор, — все бы побросали свои обязанности, и тогда жизнь и прогресс, как мы их понимаем, исчезли бы совершенно.

— Конечно, — согласился я. — В этом-то вся и суть.

— И люди больше не будут трудиться ради того, во что верят?

— У меня в старые времена был друг, который семнадцать лет подряд сверлил на фабрике дыры в каких-то квадратных штуковинах, и за все это время так и не узнал, для чего же они нужны. Другой мой приятель выращивал изюм для стеклодувной компании, но в пищу этот изюм не шел, и бедняга так никогда и не узнал, зачем компания его покупала. Меня от такого просто тошнит — сейчас, когда я в теле, разумеется, — а как вспомню, чем я сам зарабатывал на жизнь, так и вообще того и гляди вырвет.