Айзек Азимов - Камешек в небе. Звезды как пыль

Но тогда, в универмаге, как раз перед этим — он осознал приближение опасности. Предостережение не было достаточным для того, чтобы его спасти, однако он получил точные указания на изменение.

И, начиная с тех пор, головные боли преследовали его. Нет, не совсем головные боли. Скорее какое-то гудение, как будто голова была динамо-машиной, и вибрация от ее работы пронизывала каждый участок черепа. Ничего подобного не происходило с ним в Чикаго — если предположить, что его фантастическое Чикаго имело смысл, — и даже в первые несколько дней реальности здесь.

Сделали ли с ним что-то в тот день, в Чике? Пилюли — это были анестезиаторы. Операция? Но, в сотый раз добираясь до нее, его мысли тут же останавливались.

Он оставил Чику через день после неудачного побега, и теперь дни пробегали легко.

Был Грю в своем кресле на колесиках, повторяющий слова и указывающий, что делать, как та девушка, Пола, делала это раньше. И в один прекрасный день Грю перестал говорить чепуху и начал говорить по-английски. О, нет, это он, Иосиф Шварц, перестал говорить по-английски и начал говорить чепуху. Если не считать того, что больше она уже не казалась ему чепухой.

Это было так легко. За четыре дня он научился читать. Когда-то, в Чикаго, он обладал феноменальной памятью, или ему казалось, что обладал. Но такие победы ему все же были неведомы. Однако Грю это вовсе не казалось удивительным.

И Шварц тоже перестал удивляться.

Потом, когда осень действительно стала золотой, все снова стало ясным, и он начал работать в поле. И удивительно было, с какой легкостью пошла у него работа. После первого же объяснения он мог управлять сложными механизмами.

Он ждал наступления холодов, но по-настоящему они так и не пришли. Зима прошла в очистке земли, удобрении ее, в подготовке к весеннему севу.

Он расспрашивал Грю, пытаясь объяснить, что такое снег, но последний лишь непонимающе смотрел на него и говорил:

— О! Это слово — снег! Я знаю, что он есть на других планетах, но только не на Земле.

Тогда Шварц начал наблюдать за температурой и обнаружил, что она едва изменяется день ото дня — и все дни укоротились, как и следовало ожидать в северных районах, скажем, настолько северных, как Чикаго. Он стал сомневаться, действительно ли он находится на Земле.

Он попытался читать некоторые из фильмокниг Грю, но сдался. Люди по-прежнему оставались людьми, но события древней жизни не значили для него ровным счетом ничего, и это очень мешало.

Время приносило все новую пищу для удивления. Например — на удивление теплые дожди. Бывали вечера, когда его просто в высшей степени заинтриговывало сияние горизонта, голубое свечение на юге…

Он выскользнул из дома после ужина, но не успел пройти и мили, как за его спиной послышался едва различимый шум мотора, и сердитый голос Арбена нарушил вечернюю тишину. Он остановился.

Расхаживая по комнате, Арбен втолковывал:

— Ты должен держаться подальше от всего, что сверкает ночью.

Шварц только спросил:

— Почему?

Ответ был обыкновенно категоричным:

— Потому что это запрещено. — Арбен помолчал и спросил. — Ты действительно не знаешь, что там такое, Шварц?

Шварц развел руками.

Арбен сказал:

— Откуда ты пришел? Ты… Внешний?

— Что такое Внешний?

Арбен пожал плечами. Но эта ночь имела огромное значение для Шварца, потому что именно во время этой короткой мили навстречу сиянию странность его разума перешла в Прикосновение Разума. Именно так называл он это явление, и чем ближе он подходил к нему, и тогда, и потом, тем сложнее ему было подробно описать его.

Он был один в темном пурпуре. Звук его собственных шагов по пружинной мостовой был приглушенным. Он ничего не видел. Он никого не слышал. Он ничего не трогал.

Не совсем… Это было нечто вроде прикосновения, даже не прикосновения, а присутствия — очень похожее на едва ощутимое щекотание.

И их было два — два прикосновения, различные порознь. И второе — как он мог говорить о нем в отдельности? — росло быстрее, становилось более отчетливым.

А потом он понял, что вторым был Арбен. Он знал это по крайней мере за пять минут до того, как уловил звук движущегося бьюхила, и за десять минут до того, как увидел самого Арбена.

А потом это стало повторяться снова и снова со все возрастающей частотой.

Он уже всегда знал, когда Арбен, Лоа или Грю оказывались в футах ста от него, даже когда у него не было причины это знать, даже когда у него было несколько причин предположить противоположное. В это трудно было поверить, однако такое положение дел скоро стало казаться ему естественным.