Клиффорд Саймак - Миры Клиффорда Саймака. Книга 18

Харрингтон молчал. Он колебался, хорошо понимая, что не может позволить себе сейчас ни малейшего колебания. К тому же слова Мэдисона казались весьма обоснованными.

— Мир вокруг вас, — продолжал Мэдисон, — холоден и жесток. Никто в нем никогда не пожалеет вас Вы не смогли построить для себя мягкий, приятный мир, и теперь, когда вы видите окружающее таким, каким оно является на самом деле, у вас наверняка возникает чувство протеста или даже отвращения. И у вас нет ни малейшего основания стремиться остаться в этом мире Мы же можем обеспечить вам уют и безопасность. Нет сомнения в том, что вы будете счастливы. Оставшись же в своем суровом мире, вы ничего не выиграете Разве это предательство по отношению к человечеству — вернуться в мир, который вам близок? Теперь, когда вы перестали писать, вы больше ничем не можете затронуть человеческую расу, ничем не можете повредить ей. Ваша задача выполнена.

— Нет! — закричал Харрингтон. Мэдисон сочувственно покивал:

— К какой же все-таки странной расе вы принадлежите, Харрингтон.

— Я? К расе? — недоуменно повторил Харрингтон — Вы говорите так, словно вы.

— У всех вас в характере есть некое величие, — сказал Мэдисон. — Но на вас нужно как следует нажать, чтобы оно смогло проявиться. Вы нуждаетесь в том, чтобы вас поддерживали и направляли; вам нужно оказаться в опасной ситуации, чтобы смогло проявиться это ваше величие духа. У вас должны быть проблемы, над которыми нужно как следует поломать голову Вы чем-то похожи на детей. Мой долг, Харрингтон, долг, который я торжественно поклялся выполнить, состоит в том, чтобы выявлять величие, в скрытом виде находящееся в вас. И я не позволю ни вам, ни кому-либо другому помешать мне выполнить этот долг.

Правда запоздало предстала перед Харрингтоном во всей своей наготе, словно разом прорвалась сквозь черную завесу, не позволявшую до этого осознать ее. Она всегда была здесь, рядом со мной, подумал Харрингтон, и я должен, просто обязан был увидеть ее раньше.

Инстинктивно он вскинул над головой деревянный молоток, словно хотел защититься от чего-то ужасного и отвратительного. Одновременно он будто со стороны услышал свой голос, услышал так, как если бы он принадлежал кому-то другому:

— Боже мой! Да ведь вы же не человек!

Описав стремительную дугу, молоток опустился, и Мэдисон метнулся в сторону, стараясь избежать удара. Во время этого движения его лицо и руки внезапно изменились, как, впрочем, и все его тело Все выглядело так, словно это было не изменение формы или объема; нет, он скорее просто расслабился, и тут же его лицо, руки и тело — короче, все, что было Мэдисоном, — просто вернулись в исходное и, очевидно, естественное для них состояние после того, как их долгое время принуждали имитировать человеческую оболочку Одежда Мэдисона затрещала, разошлась по швам под давлением изменившейся формы тела и повисла лохмотьями.

Сейчас Мэдисон казался крупнее, чем раньше; вероятно, это была только видимость. В то же время можно было подумать, что он постоянным усилием как бы сжимал свое тело, чтобы привести его в соответствие с человеческими нормами. Только его голый череп практически не изменился, если не считать, что он имел теперь зеленоватый оттенок.

Молоток с грохотом ударился о металлический настил мостков и отлетел в сторону, в то время как существо, только что бывшее Мэдисоном, двинулось вперед, двинулось легко, словно потекло, и в этом движении чувствовалась такая нечеловеческая уверенность, что Харрингтон похолодел. Сзади, со стороны Харви, до него доходили волны гнева и разочарования. Клокочущего гнева отца, столкнувшегося с непослушанием упрямого ребенка, которого нужно немедленно наказать для его же блага. Правда, единственно возможным наказанием могла быть смерть, потому что ни один непослушный ребенок не должен мешать великому и торжественному свершению святого дела. В этой мстительной ярости, буквально сотрясавшей сознание, Харрингтон уловил странную близость между машиной и чужаком, как будто они оба думали и действовали даже не синхронно, а как одно существо.

Послышалось свирепое рычание, звуки рвущегося наружу, хотя и сдерживаемого еще звериного гнева, и Харрингтон осознал, что шагнул навстречу существу, широко расставив напряженные руки с изогнутыми, словно когти, пальцами, готовые хватать и рвать в клочья врага, вынырнувшего из тени, простиравшейся над углублением посредине зала и языками достигавшей местами стен.