Вячеслав Рыбаков - Дерни за веревочку

Когда они пришли к нему – тетя Саша работала в ночную – эффектная девушка вынула из «Саммэр бэг» бутылку коньяку и, смущаясь, поставила на стол. Украла там. Для нас. Вы не будете думать обо мне плохо? Они выпили. Осматриваясь, она походила по большой, неприкаянной комнате. Вернулась, подошла к Диме, ступая неслышно. Громадные глаза преданно светились. Я люблю вас. Очень. Очень. Никого нет, кроме вас. Я Ингу люблю, Ингу, залепетал Дима. Я знаю. Все знают, какое вам счастье выпало на двоих. Все равно. Я не могу ничего с собой поделать. Не гоните меня, умоляю. Люблю. Люблю. Не гоните меня.

Так Дима изменил жене.

Эффектная девушка оказалась весьма искушена в любви, и хотя бы это должно было насторожить его – но он опять судил по себе: он, выдумщик, художник, насколько мог, сам старался открывать с Ингой как можно больше нового, и в разнообразии, на этот раз доставшемся ему, видел то, что пробуждало его собственную фантазию: огромную любовь. Вдобавок, в отличие от всегда чуточку зажатой, действительно застенчивой Инги, эффектная девушка беспрерывно твердила: любимый… милый… обожаю тебя… о, как ты прекрасен… нежный, нежный, нежный!.. – она могла себе это позволить, для нее за этими словами ничего не стояло и оттого произносить их было очень легко; но со стороны выглядело упоительно. Я Ингу люблю, милая, прости, ради бога прости, твердил Дима, захлебываясь от своей вины и опаляющей благодарности к той, которая обнимала его и отвечала: да, да, я знаю, конечно, вы всю жизнь будете вместе… делай со мной, что хочешь, убей меня, только не гони… Прости, прости, почти плакал Дима. И чем более чувствовал себя жестоким насильником, тем исступленнее, тем преданнее ласкал и любил ту, которая так смертельно, так самозабвенно любила его.

Потом они смотрели картины. Дима рассказывал ей все, все о себе, раскрывался до дна, и лишь иногда, как в свое время – Вику или Ингу, наивно предупреждал: только больше не говори никому. Она слушала, но время от времени пыталась перевести разговор с его личных переживаний на других людей, на его дела, контакты, планы. Иногда он отвечал, чаще расстроенно гладил ее по руке, по плечу: этого я не могу сказать. Не потому, что не доверяю, ты не подумай! Но меня просили. Я обещал. Так создавалось впечатление, что он знает прорву строго соблюдаемых тайн.

Эффектная девушка ушла с рассветом, чтобы тетя Саша ничего не заподозрила. Не провожай, что ты. Отдыхай, любимый. Как я счастлива, что это произошло, если бы ты только знал. Не волнуйся, Инга наверняка уже написала тебе – просто ты же знаешь, как почта работает… Спасибо тебе за сегодня, родной мой.

Дима долго сидел на измятой постели, как оглушенный. Всем существом своим он чувствовал, что произошла чудовищная катастрофа. Мир необратимо раскрошился. Рассказать Инге о происшедшем нельзя, этим он убьет ее; не рассказать – значит, никогда уже не быть так воедино, как они были с самого первого вечера до дня ее отъезда.

А эта удивительная девушка! Где она сейчас, что с ней?! Он же фактически прогнал ее, прогнал; попользовался как последняя сволочь ее громадной сверкающей любовью – и вытурил! Она прекрасна – а он вел себя с ней как с проституткой! Я подонок, подонок, стонал он, обхватив ладонями слегка еще кружащуюся с похмелья голову. Я же ее убил!

Он вышел на улицу и часа полтора гулял по просыпающемуся осеннему городу. Страшный огонь в душе не угасал. Он вернулся, допил коньяк и стал работать.

И он написал ту же самую картину! Тот же самый «Пожизненный поиск»!!!

Только у лежащей девушки было лицо не Инги, а той, над чьим обожанием он надругался.

И он поехал в Москву. И позвал в гости Шута. И он нашел и позвал в гости Лидку, которая давно уже ушла от таксиста, но об инженере еще и не думала, а, в общем-то, продолжала тосковать о Шуте. И когда они встретились у него, и чуть опоздавшая Лидка, увидев Шута, повернулась на пороге, чтобы немедленно уйти, он остановил ее и сказал: «Я тут, братцы, гениальное полотно создал. Хочу подарить вам на свадьбу».

И она произошла, эта свадьба! И сын родился! И Шут и Лидка назвали его в честь Димы, к тому времени опять уже погибшего в тюрьме, – Димой!

Дима вернулся в Ленинград дневным поездом. Весь вечер писал Инге нескончаемое письмо, слово «люблю» повторялось там в разных сочетаниях сорок семь раз. Заставил себя оборвать текст едва ли не на полуслове, поняв, что может писать так хоть до утра. Про новую картину, про поездку в Москву не написал ни строчки. Картина и поездка были связаны с той, безумно влюбленной, про которую Инге нельзя, нельзя, нельзя было знать. Говорить о картине было все равно, что говорить о той.