Вячеслав Рыбаков - Носитель культуры

– Моя, – сказал шофер. Пилот с сомнением посмотрел на него, потом на друга музыканта. – Моя, моя.

– Занавесить бы чем-нибудь окна, – опустив глаза, пробормотал друг музыканта.

Шофер хохотнул и добавил:

– Горячую ванну и духи от этого… от Диора.

– Вам не понять, – вступился музыкант, – он очень чутко спит. Я и сам такой, а вы – нет.

– Спать, спать, – сказал пилот.

– Еще не хочется, – смущенно сказал музыкант. – Как-то… все дрожит. Давайте я подежурю, а?

Инженер, ухмыляясь, развалился на полу, широко раскинув длинные ноги и подложив под голову вещмешок.

– Пойди лучше погуляй перед сном, – пошутил он. – Соловья послушай в ближайшей роще… цветочки собери…

Музыкант улыбнулся и сам не зная зачем послушно вышел из комнаты.

Сразу в коридоре, в электросварочном свете сумасшедшего утра он увидел стоящую откинувшись на стену дочь.

– Что ты тут? – испуганно спросил он.

– Слушаю, что вы говорите, – ответила она без тени смущения. – Не могу спать так сразу. Слишком устала.

– Ах, ты… – он осторожно провел ладонью по ее склеившимся от пота и грязи волосам. Она испуганно отпрянула:

– Нет, нет, я противная, пыльная… не надо.

– Что ты говоришь такое…

– Нет-нет, – она вытянула руки вперед, защищаясь, словно он нападал, – правда… Мы дойдем до реки, – мечтательно произнесла она, – до чистой прохладной реки, и сами станем чистыми и прохладными, вот тогда… господи, как я устала. Если бы все на меня не оглядывались, я бы уже умерла.

– Я теперь буду идти затылком вперед, хочешь? – серьезно предложил он, и она наконец улыбнулась – едва заметно, но все же улыбнулась. Он взял ее за руку.

– Я слышала, что пилот говорил о нас, – тихо произнесла она, глядя в пол, и пальцы ее задрожали в руке музыканта. – Мы ваше будущее, да?

– Как всегда.

– Он ведь очень хороший человек, правда?

– Правда. Теперь нет плохих. Это слишком большая роскошь – быть плохим.

– Ты странно говоришь. Думаешь, чем нам хуже, тем мы лучше? А вот мама говорит, все хорошие да добрые, покуда делить нечего.

– А ты сама как думаешь?

– Мама права, наверное… Только я думаю, люди вообще не меняются – уж какой есть, такой и будет, что с ним ни делай.

– Люди меняются, – ласково, убеждающе проговорил он. – В людях очень много намешано, самого разного, и это разное все время друг с другом взаимодействует, а наружу – то одно выскочит, то другое…

– Так сладко тебя слушать, – прервала она и, вдруг подняв лицо, завороженно уставилась ему в глаза. – Будто ты все знаешь и все можешь. Хочу ребенка от тебя.

У него перехватило дыхание. Он осторожно потянул ее к себе, и она со вздохом прислонилась щекой к его груди. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании. Точно он сел к роялю. Она была такая маленькая… Совсем беззащитная, как ребенок. Ребенок. Он попытался представить ребенка у себя на руках, но не смог. Скрипку мог. Автомат теперь тоже мог. Мы все тоскуем по детству, подумал он, всю жизнь стремимся вернуться в детство… Но сделать это можно лишь одним способом. Буду очень любить их, понял он. Только бы дойти до чистой реки, туда, где не понадобится дрожать за него ежесекундно и видеть в кошмарных снах, что его утащили крысы.

– Нравлюсь? – спросила она. Руки ее бессильно висели, ничего не желая.

– Да!.. – выдохнул он.

– Я очень хочу нравиться. А то совсем не будет сил идти. Вы нас не бросите, правда?

– Ты с ума сошла… – Он обнял ее за плечи и прижал к себе.

– А мама боится, что бросите. Она говорит, мужчины не любят бесполезного груза. Ты знай – я не бесполезная.

Он стиснул ее голову в ладонях. Она прятала лицо.

– Дай поцеловать тебя.

– Нет-нет, я грязная…

– Какая глупость! Дай, – он задыхался, – пожалуйста!.. Ты сразу все поймешь!

Она выскользнула из его рук, медленно отступила, пятясь, к двери в комнату, где ее ждала мать. Поправила волосы.

– Нет, потом… все – потом. Только не бросайте…

Какое теперь может быть «потом», подумал он, но не произнес вслух, боясь уговаривать, потому что уговаривать – все равно что насиловать. Сказал:

– Спасибо за «потом».

– Ты странный. Я могла бы умереть за тебя, правда. – И она скользнула в проем, и дверь плотно закрылась за ней.

…Не спалось. Комнату заливал раскаленный белый свет, нечем было дышать; в густом мертвом воздухе плясала пыль. Пот жег мозоли и ссадины, ныли натруженные мышцы. Мужчины ворочались, расстегивали пуговицы, наконец пилот сел и обхватил колени руками, пустым взглядом уставясь в пустое окно. И тогда музыкант спросил: