Александр Рыжов - Земля Тре

- Бей! - услышал сбоку голос Косты, вздернул себя, будто на дыбу, и обрушил меч на лохматую голову чудина.

- Отходи! - закричал Коста и плечом оттеснил Глеба назад к ушкую. Корабль уже качался на волнах, оставшиеся в живых ушкуйники взбирались на него, цепляясь за измазанные красным борта.

- Вот и хорошо... Вот и славно... - приговаривал Коста, молотя чудскую рать, словно вызревшие ржаные колосья. Не оборачиваясь, бросил Глебу: - Лезь в ушкуй! Быстро!

- А ты?

- Лезь, говорю!

Глеб забросил на палубу окровавленный меч, ухватился за борт, но сил подтянуться и закинуть ногу уже не было. Сверху протянули руки Алай с Шестопалом, снизу подтолкнул Коста. Глеб выбрался наверх, шагнул, шатаясь, на палубу и привалился спиной к мачте. Следом забрался Коста, крикнул предостерегающе:

- Берегитесь, сейчас будут стрелять! Глеб увидел рядом Алая, Савву, Илью, Шестопала... Как ужаленный, кинулся к борту:

- Пяйвий! Где?..

Возле кормы бурлила мутная вода. Пяйвий, уже без меча, стоя по пояс в озере, сцепился с чудином, который был на две головы выше его и раза в полтора шире в плечах. Глеб, не раздумывая, прыгнул за борт.

- Куда? - метнулся вдогонку запоздалый крик Косты.

Глеб коршуном налетел на чудина, оторвал его от Пяйвия и схватил за горло. Иссякшая сила на мгновение снова влилась в согнутые пальцы. Чудин захрипел, задергался и, обмякнув, осел в воду. Глеб выпустил его, повернулся к Пяйвию.

- Давай подсажу!

С берега посыпались стрелы, дробно зацокали о корму. Пяйвий ступил на подставленное плечо, ухватился за руку Косты, раз-два - и оказался на палубе. Тяжело дыша, распрямился. У Глеба отлегло от сердца, но в этот миг чудская стрела с гадючьим шипением прорезала воздух и ударила лопину в грудь, в самую середину. Пяйвий слабо охнул и повалился на палубу.

Крик застрял у Глеба в горле. Почему, почему все так получилось? Зачем теперь плыть в далекую землю Тре и кого выручать в ней? Для чего вообще бороться за жизнь, если путь назад отрезан, а путь вперед потерял всякий смысл?

Глеб развернулся, увидел оскалы дикарей, мечи и луки - хотел шагнуть прямо на них, но чьи-то могучие руки клещами сдавили плечи и потащили наверх. Не успев опомниться, он очутился на палубе. Перед ним стоял Коста, а рядом сидел живой Пяйвий и очумело тряс головой!

- Цел? - не веря глазам, выдавил Глеб.

Пяйвий улыбнулся улыбкой мученика и, тронув пальцем грудь, виновато проговорил:

- Болит...

Кафтан на нем был изодран и висел длинными клочьями. В одной из прорех поблескивал оберег - тот самый, что подарил Глебу новгородский купец. Коста протянул руку, осторожно взял его двумя пальцами. Металлическая пластинка была продавлена, а в центре отпечаталась круглая точка. Под оберегом, на впалой груди Пяйвия, расплывался лиловый синяк.

- Вот и сгодился подарок... - Глеб медленно провел ладонью по мокрому лицу и глубоко вздохнул, успокаивая расходившееся сердце.

Над бортом, как выдернутая из земли репа, показалась голова чудина. Коста с усталым видом уронил на нее свинцовый кулак, и она провалилась куда-то вниз. Над палубой все еще свистели стрелы, бестолково впивались в мачту, в реи, но никто из ушкуйников уже не обращал на них внимания. Вскоре вопли дикарей затихли, корабль вынесло на середину озера, и берег растворился в вечерней мгле.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Их осталось восемь: невозмутимый Коста, простодушный Алай, угрюмый Савва, беспечный Гарюта, вдумчивый Илья, молчаливый Шестопал, ушедший в себя Пяйвий и Глеб, который чувствовал себя главным виновником всего, что произошло с отрядом после выхода из Новгорода. Без остановок пройдя Кенозеро и короткую, как осенний день, речушку Кену, они вошли в широкое русло Онеги, и течение понесло их прямо на север, к берегам Студеного моря. Разговоров о возвращении Глеб больше не заводил - после того, как миновали волок, стало ясно, что дороги назад нет. Все, что оставалось - плыть дальше, со слабой надеждой добраться до земли Тре, чтобы там, быть может, принять смерть еще более страшную, чем та, которую приняли их товарищи. Мысли об этом упрямо лезли в голову Глеба, он устал отгонять их и, стоя на носу ушкуя, подолгу глядел в туманную даль. Немногословными сделались все, даже Гарюта. Разрывая густую дымку, окутавшую холодные воды Онеги, ушкуй скользил по волнам - одиноко и беззвучно, словно призрак.

На третий день пути по Онеге кончилась провизия, остался лишь мешок с твердыми, как мрамор, сухарями. Коста попробовал ловить рыбу, но, просидев с удилом целую ночь, поймал только двух маленьких остромордых щучек. Показав их утром Глебу, озабоченно проговорил: