Грег Бир - Бессмертие

— Уже не генерал, — тихо поправил Мирский.

— … совсем не изменился, разве что… — Гарабедян снова воззрился на однополчанина и перешел на русский: — После того как вас пытались убить, вы закалились.

— Тебе крепко досталось, Виктор?

Ланье снова увидел на лице Мирского выражение отстраненной восприимчивости и ощутил, как холодок сковывает челюстные мышцы.

— Долгая это была жизнь, Павел. И настрадался я вдосталь, и смертей навидался, но боль уже попритихла. А ты такой молодой… Это взаправду ты?

— Нет, — ответил Мирский. — Не совсем тот, которого ты знал. Виктор, я прожил несравнимо больше твоего. И тоже многого насмотрелся. И поражений, и побед.

Гарабедян жалко улыбнулся и помотал головой.

— Все, Павел, все на свете встало с ног на голову. С молоком матери я впитал ненависть к туркам — и вот женат на турчанке. Она маленькая и смуглая, и у нее длинные седые волосы. Не из горожанок, как первая моя жена, но подарила мне красавицу дочь. Я теперь крестьянин, выращиваю для Гекзамона особые растения.

— Разве ты не этого хотел? — спросил Мирский.

Гарабедян пожал плечами и сардонически улыбнулся.

— Чем не жизнь? — Он схватил Мирского за руку и ткнул ему в грудь изувеченным пальцем. — Ты! Теперь ты должен рассказать.

Мирский смущенно посмотрел на Ланье.

— Гарри, вам надо вернуться к остальным. Виктор, ответь господину Ланье. Я Павел Мирский?

— Ты же сам сказал, что не совсем, — ответил Гарабедян, — но я так не думаю. Да, господин Ланье, это Павел. Так и передайте президенту.

— Передам, — пообещал Ланье.

Мирский широко улыбнулся.

— А теперь, Виктор, садись. Вряд ли ты поверишь, что с украинским хлопцем могло случиться такое…

Реального времени на дебаты в Нексусе ушло совсем немного. Корженовский и Мирский отвечали на вопросы и обсуждали проблемы в городской памяти Пуха Чертополоха, в специальном отделении Нексуса. Ланье «прослушивал» дебаты. Будь это заседание открытым, депутаты в конце его валились бы с ног от усталости, а так часы прений и обмена информацией укладывались в секунды. Участвовали гешели, неогешели и все прочие, кроме самых ортодоксальных надеритов.

На все про все было потрачено три дня, а казалось, будто несколько месяцев. В итоге ни один аспект открытия Пути не ушел от внимания: все нюансы, вплоть до ничтожнейшего, были тщательно изучены.

Поступали и, предложения, от которых у Ланье голова шла кругом. Некоторые подстрекатели (если такой эпитет применим к членам Нексуса) желали откупорить Путь, очистить его от яртов и затем продвигать гегемонию людей еще дальше, открывая все новые Врата с интервалом в несколько десятков километров, возводя обширные укрепрайоны для защиты новых владений от яртов и иных враждебных сил. Другие депутаты смеялись над этими грандиозными планами, однако, опираясь на теоретические выкладки коллег Корженовского, проведших десятки, а то и сотни лет в территориальной городской памяти, предлагали разрушить Путь извне, не открывая его.

Обсуждались даже такие возможности: апологетам торения Пути повезет и они не встретятся с яртами либо они разгромят яртов, а те в отместку разрушат Путь снаружи. Мирский, полнее раскрыв перед депутатами свой характер и способности, с помощью математических уравнений (настолько сложных, что даже у Корженовского лезли брови на лоб) доказал: и то, и другое — мало вероятно.

Все это время русский, казалось, пребывал в своей стихии. Обычно уровень дискуссии лежал за пределами постижимого для Ланье, хоть его ум и расширился за счет ссуженных Гекзамоном талантов. Такой услугой Ланье воспользовался впервые.

Но Ланье смог понять одну вещь, возможно, не столь очевидную для телепредов и сенаторов. Даже те, кто противился открытию, сызмальства глубоко прониклись благоговением к Пути. Для них он был родной средой; многие в нем выросли и до Разлучения не ведали иной жизни. Как бы яростно ни полыхали споры, любые вопросы быстро сводились не к тому, стоит ли открывать Путь, а к тому, что делать, когда Путь возникнет.

Они пришли на физическое заседание послушать, какие рекомендации даст Нексус Гекзамону. Кроме того, предстояло голосовать за окончательный выбор решения: либо проводится всеобщий плебисцит, либо высказывается только mens publica, либо безотлагательно начинается пропагандистская кампания на Земле, а референдум откладывается до ее завершения, то есть на годы.