Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Тренировка удалась, и они многое успели, но к ее концу Эндер чувствовал себя изможденным и как никогда одиноким. До отбоя оставалось еще полчаса, но он не хотел идти в казарму, где размещалась его армия, так как давно считал, что лучшие командиры никогда не появляются среди солдат, если у них нет на это причины. Ребята должны иметь возможность побыть в покое, расслабиться и не думать о том, что их слова или действия могут вызвать расположение или презрение со стороны человека, от которого они зависят.

Поэтому он побрел в игровую комнату, где немногие оставшиеся мальчишки проводили последние полчаса перед сном, заключая пари или пытаясь побить свои предыдущие игровые достижения. Ни одна из игр не вызывала у него интереса, но он, тем не менее, сел за какую-то легкую игру, рассчитанную на перволеток. Ему было скучно, и он вовсе не стремился преследовать цели игры, а использовал маленькую фигурку ведомого им медведя для того, чтобы узнать ее возможные сценарии.

— Ты так никогда не выиграешь.

Эндер улыбнулся:

— Не досчитался тебя на тренировке, Алаи.

— Я там был, но они разместили твою армию в отдельном зале. Похоже, ты стал теперь знаменитостью и больше не можешь возиться с маленькими детишками.

— Ты на целый локоть выше меня.

— Локоть! Тебе что, Бог сказал строить ковчег, или ты просто возлюбил архаизмы?

— Скорее секреты, а не архаизмы. Я глубоко законспирированный, неуловимый, обходящий всех по кривой. Мне не хватает тебя, ты, обрезанная собака.

— Ты что, не знаешь? Мы теперь враги. В следующий раз, когда мы встретимся в бою, я протяну тебя по хребту.

Обычная пикировка. Но на этот раз за ней стояло слишком много правды. Слушая шутливые выпады Алаи, Эндер испытал боль, чувствуя, что теряет друга. Еще больнее было думать о том, что сам Алаи, возможно, относится к этому именно настолько легко, насколько дурашливо звучат его слова.

— Попробуй, — сказал Эндер. — Я научил тебя всему, что ты знаешь. Но я не научил тебя всему, что знаю я.

— Я всегда знал, что ты кое-что придерживаешь про запас, Эндер.

Оба замолчали. У медведя на экране возникли неприятности, и Эндер затащил его на дерево.

— Нет, Алаи, я ничего не придерживал.

— Я знаю, — произнес Алаи. — Я тоже не придерживал.

— Салам, Алаи.

— Увы, этого не будет.

— Чего?

— Мира. Салам означает «мир тебе».

Слова откликнулись эхом в памяти Эндера. Голос матери, тихо читающий ему, совсем еще маленькому: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю. Не мир пришел Я принести, но меч». Тогда он представил себе, как мать пронзает Питера Ужасного окровавленным клинком, и слова остались в его памяти вместе с этой картиной.

Медведь погиб. Это была забавная смерть, сопровождаемая веселой музыкой. Эндер обернулся, но Алаи уже ушел. Эндер почувствовал себя так, словно вдруг лишился части самого себя, потерял внутреннюю опору, поддерживавшую его смелость и уверенность в собственных силах. Его ощущение единства с Алаи было настолько сильным, что «мы» произносилось им куда легче, чем «я».

Но Алаи не совсем покинул его. Эндер лежал на своей кровати и сквозь сон чувствовал губы Алаи на своей щеке и слышал, как он негромко произносит слово «мир». Поцелуй, слово «мир» все еще оставались с Эндером. «Я — это всего лишь то, о чем я помню, а Алаи остался в моей памяти другом настолько прочно, что его никто не сможет оторвать от меня. Он, как и Вэлентайн, — мои самые яркие воспоминания».

На следующий день они встретились в коридоре и приветствовали друг друга, и похлопывали руками, и вели разговор, но оба чувствовали, что между ними теперь стена. Стена, которая, возможно, будет разрушена когда-нибудь в будущем, но пока единственным, что продолжало из связывать, оставались корни, пущенные так глубоко, что уже никакая стена не могла их перерезать.

Но самым ужасным был страх, что стена никогда не будет разрушена, что Алаи в глубине души рад их разъединению и готов стать противником Эндера. Теперь, когда у них не было возможности проводить время вместе, и они должны были неизменно находиться порознь, все, что раньше считалось надежным и непоколебимым, стало казаться недостаточным и непрочным. «Алаи теперь чужой, потому что его жизнь не будет больше частью моей, а это значит, что когда мы будем видеться, то мы ничего не будем знать друг о друге».

Было очень грустно, но Эндер не плакал. Он покончил с этим навсегда. С того дня, когда для него сделали чужой Вэлентайн, когда ее использовали как орудие воздействия на него, ничто не могло задеть его настолько, чтобы вызвать у него слезы. В этом Эндер был совершенно уверен.