Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 5. Враждебные звезды. После судного дня. Ушелец

«Ладно, — подумал Скип. — Может, позже… Чего это я, собственно… любопытство, что ли?»

Не имея привычки рефлектировать по поводу собственных чувств, он побрел в свою каюту.

— Ну как? — спросил Эндрю Алмейда.

— Ничего, — ответили ему по видеотелефону. — Все наши комбинации человеко-сигманских фраз, посылаемые в широкой полосе частот, в том числе и на той, на которой он ответил впервые, когда подлетал к Земле три года назад… Все впустую. Ни ответа, ни привета.

— Черт! Может, радиосигналы не могут пройти сквозь его защитный экран?

— Уж если он может передать сигналы, как он делает все эти три года, то может и получить. Нет, я думаю, либо он не расценивает наш сигнал как предложение продолжить развитие контакта, либо мы по-прежнему мало интересуем его, а может, и еще что-нибудь такое, чего мы не понимаем.

— Проклятие! — Алмейда принялся кусать усы, что навело его на мысль, что их длина давно уже превысила уставную. — Ладно, по крайней мере, у русских с китайцами ничуть не лучше.

— Думаете, они тоже пытаются?

— Не думаю, а знаю. Разведка не дремлет. Мы ведь пытаемся!

— Зачем великие державы дублируют усилия? — спросил ученый. — Почему, полковник, мне было приказано докладывать только вам лично?

— В первом вопросе ответ на второй, — проворчал Алмейда. — Если мне придется повторить все то, что было сказано вам на инструктаже по секретности, вам придется подумать об увольнении.

Ван Ли поднял глаза. Его жена с митинга солидарности вернулась домой рано. Она стояла в дверном проеме, залитая лунным светом, который мерцал на перламутровых инкрустациях его старинного кресла с резными драконами. Свежо пахло жасмином, цвиркали цикады. Яо захлопнула дверь и включила лампу дневного света. Ван Ли сощурился.

— Что это ты в темноте сидишь? — спросила Яо.

— Просто хороший, тихий вечер, дорогая, — сказал Ван. — Как прошел митинг?

— Будь в тебе больше патриотизма, пришел бы и послушал. Ван отвел глаза от ее худенькой фигурки в грязно-коричневой форме.

— Я еще не пришел в себя после этого заседания с языком. Мы работали день и ночь, не жалея себя.

— Знаю я тебя, ты всегда отлыниваешь от митингов.

— Это же не мое дело. От каждого по способностям. Кроме того, нынче вечером мне есть о чем подумать.

Полминуты Яо помолчала, затем мягко, словно ища примирения, сказала:

— Да, милый, я знаю. О чем ты думаешь? Ван Ли заерзал в своем кресле.

— Я должен сочинить письмо Ивонне Кантер. По видеотелефону ее не достать, но я полагаю, что письмо, адресованное ей на базу Армстронг, наверняка попадет ей в руки, когда она вернется туда, где бы она ни была сейчас.

— Ты не нуждаешься в помощи американцев. — Яо подошла вплотную к креслу и, стоя над Ваном, погладила его по щеке.

— Почему бы и нет? Не забывай, что это с нее все началось. Но на сей раз я просто хочу выразить ей свое сочувствие по поводу случившегося с ней несчастья и заверить ее, что мы, ее китайские коллеги, счастливы видеть ее живой и здоровой. После всего случившегося не так-то легко…

— Что?!! — вновь возмутилась Яо. — Эта империалистка!.. — Она задохнулась от гнева. — Я понимаю, что писать нужно вежливо, но почему тебе тяжело писать по столь формальному поводу?

— Это письмо не должно быть формальным. Она чего доброго может подумать, что это подлое покушение инспирировано нашим правительством.

— Пусть себе думает, если у нее мания преследования. Ван сплел пальцы.

— Возможно, это и не мания, — сказал он, задумчиво глядя в пол. — Все мои попытки выйти на нее были встречены глухим отказом. В конце концов мне позвонил генерал Чу и сказал, что больше звонить не следует, так как моя настойчивость становится слишком подозрительной. Я, разумеется, понимаю, что опровергать впрямую нельзя, но меня не посвящают в детали наших разведывательных операций. И все-таки я же не просто пешка! Почему никто не нашел времени объяснить мне все по-человечески?

Ван поднял глаза и увидел посеревшее от гнева лицо Яо.

— И ты смеешь это говорить? — закричала она. — Ты смеешь называть наших лидеров убийцами?! Терпение Вана лопнуло. Он резко встал.

— Замолчи! — рявкнул он. — Я не предатель! Я служу родине в небе! А что сделала для народа ты? Ты лишь третируешь сотню жалких негодяев, которым следовало бы заняться чем-нибудь действительно полезным! Уходи! Видеть тебя не желаю!

Яо повернулась и убежала.

«Может, она плачет? — печально подумал Ван. — Бедная Яо. — Он снова сел, совсем как старик. — Если бы она дала мне выговориться, может, я и не сорвался бы… Я могу себе представить — поверить не могу, но могу представить, — что они приняли решение убить Ивонну Кантер. Не из ненависти, не из бессердечия, а из-за того, что империалисты могут использовать ее в своих целях. Если это так, то ведь я готов убить ее сам, вот этими руками! — Ван положил руки на колени и пристально посмотрел на них. — Я не боюсь ее. Я боюсь ее предков, которые травили опиумом моих предков, грабили Пекин, бомбили Хиросиму, убивали и убивали, мешая освобождению Кореи, Малайи, Вьетнама, Таиланда, — этот список можно продолжать бесконечно! На пути к свободе они воздвигали горы трупов! Я боюсь русских, которые убили моего отца и бомбили китайские города. Боюсь европейцев и японцев, толстых, суетящихся, самодовольных, которые слишком легко могут вновь превратиться в злобных демонов. Я боюсь любого, кто способен заживо сжечь, мою малышку Пинь: ведь так легко, слишком просто сделать ядерную бомбу… А теперь еще этот звездолет, словно ястреб кружащий над нашей прекрасной Землей… Бедная Яо. Бедная Ивонна Кантер. Бедное человечество».