Шмиэл Сандлер - Мой любезный Веньямин

Глава тридцать девятая

Графиня Голубкина-Вайншток

Мадам Вайншток назначила мне аудиенцию на среду. Я лично обратился к ее секретарше, но она наотрез отказала мне: - Госпожа, не примет вас, если у вас нет к ней конкретного дела или предложения, - сказала она. - Передайте ей, что я по делу графа Иванова. Мой совет возымел действие, через полчаса мне уже позвонили и назначали встречу в удобное для меня время. Она сидела в просторном и хорошо обставленном кабинете: умная, красивая и одетая по образцу последних моделей Пьера Кардена. Это была высокая, стройная женщина с открытым лбом и миловидным лицом восточного типа. У нее были мягкие карие глаза и жгуче-черные волосы. - Чем обязана? - ласково встретила она меня, поправляя шаловливый локон упрямо сбившийся на лбу. Она была много старше Уилла. Ей было за сорок, не меньше. Возраст довольно критический для женщины, тем более восточного типа, но по ней этого не скажешь: фигурка французских журналов, а холенная кожа рук и отменный маникюр говорили о том, что она давно уже не знает, что такое мыть посуду. - Я хотел поговорить с вами насчет Уилла. - Садитесь, пожалуйста. Я устроился в глубокое уютное кресло. - Я вижу, и мертвый он не дает кое-кому покоя, - иронически заметила она. - У меня есть подозрения, мадам, что кому-то было очень нужно видеть его мертвым. - Только не мне, - сказала она, - я любила этого человека. Он был близок мне по духу, хотя и увлекался Кампанеллой. Имя философа напомнило мне альковные переживания Уилла, с беспощадной откровенностью описанные им в дневнике. - Простите, мадам, вы не знаете, кто похитил бумаги старика Кальштейна у господина Фридмана? Господина Кальштейна я имела честь знать, о Фридмане слышу впервые. - Может быть он знаком вам как Зайченко? - Ах, это владелец пивных баров? - вдруг смутилась она. - Совершенно верно. - Мне говорил о нем Уилл, но лично, я его не знала. - Странно, а он почему-то отзывается о вас, как о давней знакомой. Едва заметная тень досады промелькнула на ее холенном лице: - Не имею чести, - твердо произнесла она. - Почему вы бросили Уилла, когда он остался один без гроша? - Не понимаю, о чем вы? Я поддерживала его материально до конца его дней. Между прочим, деньги на ваш счет перевела я, по его личной просьбе Я был немало удивлен этим признанием, но сумел не подать виду: - Странное дело получается: два богатейших человека - вы и господин Фридман, покровительствовали Уиллу, а между тем, проживал он в ужасающей бедности? - Во всем виновата его склонность к водке. - А мне все-таки кажется, что сгубила его неразделенная любовь к вам. - Не говорите о том, чего не знаете. - Я знаю, мадам, вот прочтите, пожалуйста. Я подал ей записку ее несчастного любовника.

Глава сороковая

В ритме вальса

Из дневника Уилла Иванова:

"Меня посадили в машину. За рулем сидел Бабуин. - Ты что, же парень, работаешь на два фронта? - спросил я. Он не удостоил меня ответом. - А у меня работать выгоднее, - вмешался племянник, - я не скопидом, как иные и плачу двести шекелей в час. Почти всю дорогу он слушал волшебные мелодии Штрауса. - Все-таки красивый был человек, - сказал он, имея в виду австрийского композитора, - и веселый, видать, очень... Бабуин ударил по тормозам. Машина со скрипом остановилась. Была ночь. Мы стояли на мосту. Внизу бурлила река, а в небе щерился молодой месяц. Он напоминал эмблему на мусульманских надгробиях. Кругом царило гнетущее безмолвие, только внизу под мостом деловито кипятилась вода на порогах, да из кабины доносились волшебные звуки музыки. Из темноты вдруг возник племянник: - Ну будь, Уилл! - ласково сказал он мне и затянулся дымом сигареты. Меня подняли и бросили за перила моста. Я сильно ударился о воду и на секунду потерял сознание. Вода была обжигающе холодная и я тут же пришел в себя. Я стал погружаться в пучину, но захлебнуться не успел: ноги коснулись дна и я что было сил, оттолкнулся от грунта. Под водой меня снесло немного и, всплыв, я оказался под мостом. Онемевшими пальцами я уцепился за выступ железной сваи. - Он уже готов. - Услышал я наверху голос Бабуина. И тут же в тишину вплелось стрекотание сверчка. Раньше на мосту я его не слышал. - Он живуч, - раздался бас племянника. - Босс, так надо было его пристрелить. - Нет, Боб, я люблю все пышное и символическое, - сказал племянник, насвистывая в такт вальса. - Если он выживете, то никогда уже не поднимется. - Шмулик рассмеялся, - сломал я его все-таки. Голоса затихли. Стукнула дверца машины. Зарокотал мотор и в его урчании захлебнулись звуки веселого вальса. И опять только вода деловито кипятилась на порогах, да слышны были пронзительные цикады неугомонного сверчка"