Владимир Савченко - Час таланта

Первым растворил рот Михаил Абрамович. Он, как и всякий руководитель, привык находиться в центре внимания и спешил наверстать упущенное.

М-да... вот это я понимаю. Ну, Андрей Степанович, теперь вам прямая дорога в этот... во МХАТ. Будете петь там с Кобзоном и Паторжинским... У главбуха были, деликатно говоря, самые фрагментарные представления о театральной жизни страны, как и о многом другом, но высказывался он всегда определенно. Большие деньги будете получать! Ив подтверждение произнесенного Михаил Абрамович перекинул влево костяшки на самой верхней проволоке своих счет.

Нет, ну вы просто как Марио Ланца! Помните в фильме "Поцелуй в ночи", он едет на тракторе и поет, защебетала счетовод Нелли. Едет и поет!.. Так и вы стоите за столом и исполняете. Ну, как я не знаю кто! Ну, просто как в кино!

Правда, замечательно, Андрей Степанович, вступила Мария Федоровна. Прямо как... вот когда по телевизору оперу передают, я и то не так переживала, как сейчас. Прямо, ну, потрясающе.

"Гомеостазис, гомеостазис... завертелось в голове слушавшего за окном Дробота. Был всплеск, потом спад".

Вот и мы будем теперь видеть Андрея Степановича только по телевизору. А то и в кино, молвил главбух и перекинул влево еще две костяшки на верхней проволоке. Большому кораблю...

Нет, но какой скромник, а? подал голос Михаил Никитич, бухгалтер по снабжению и общественник. Скрывал свой талант. Мы и не знали, что он умеет так исполнять. От самодеятельности уклонялся, а!

Что ему теперь ваша самодеятельность!

Действительно!

Кушнир слушал и будто пробуждался. В глазах выразилось растерянное недоумение.

Послушайте, звонко произнес он. Зачем вы так? Вы ведь не такие... вы только что были не такие? Он поднялся и вышел, понурив голову.

Да... сказал рабочий рядом с Дроботом. Он вынул новую папиросу, закурил, натянул перчатки, кивнул напарнику. Пошли, за простой не платят.

Они направились к машине.

Когда Кушнир вышел из админкорпуса, Федор Ефимович двинулся было за ним, но остановился. "И я буду говорить ему слова... какие? зачем? Нет, все, мое дело кончилось. Теперь ему ни словами, ни приборами не поможешь. Он должен сам закрепиться в новом состоянии".

Дробот вдруг почувствовал такое уныние, что весенний день показался ему серым, а вся затея просто дурацкой. Он направился к выходу. "Стоило суетиться с идеями, расчетами, прибором... вот она, бесприборная корреляция, пострашнее любой приборной. Идеологическая борьба на инстинктивном уровне. Да, самая всеобщая и древняя: посредственное против всего выдающегося, талантливого. Важны не слова, а то, что за ними; они ведь не только сами стремились вернуться после встряски в обычное состояние, но и Андрюшу своего вернуть. "Большие деньги получать будете!.." Противостоять такому можно тоже только на инстинктивном уровне например, с помощью сильного характера. А его прибором не наведешь... И кнопок, коими можно выключить эту житейскую корреляцию, нет".

Федор Ефимович вышел за проходную и снова без внимания миновал скульптора Кнышко, который трудился на помосте, окутанный облаком мраморной пыли; попробуй разгляди в ней, что человек делает... Придя в свою комнату в Доме приезжих, Дробот раскрыл заднюю панель коррелятора, добыл оттуда резервуар со спиртом-ректификатом (нужном в приборе для промывки резонанса), налил полстакашка, выпил залпом, завалился на койку, закинул руки за голову. Ни черта здесь приборы не смогут. Только сами люди. Провалился опыт.

Было четырнадцать часов тридцать минут.

Григорий Иванович трудился в полную силу. Рабочий, отдавший свой пневмомолоток, ассистировал ему, как умел: принес жестянку с водой, чтобы скульптор мог охлаждать шпунт, успокоил бригадира, который, вернувшись с перерыва, поднял хай, что компрессор работает не по назначению; сгребал с мостков осколки мрамора. Непонятно, проникся ли он таким же, как и Кнышко, настроением или просто видел, что старается человек вовсю, отчего и не помочь!

А Григорий не замечал ни времени, ни того, что делалось вокруг. Он дрался с камнем за Лицо, за девчат-сборщиц, дрался умно и точно разя то лишнее, что скрывало почти видимые дорогие черты.

Рассадили... шапочки для стерильности... шептал он одними губами, меняя позиции и напрягая тело для ударов. Пропуска, конвейеры, режимы. А каждая Мона Лиза, каждая Мадонна, только не написанные! Каждая Ассоль и Наташа Ростова, леди Макбет или Катюша Маслова только не рассказанные, не воспетые!.. Они могли бы не хуже и любить в полную силу, и страдать, и жертвовать. Они не хуже!..