Михаил Савеличев - Фирмамент

Длинное прозрачное тело вытекало из ледника могучей рекой, и тени обезображенного полиса отражались в каждой грани промороженной воды. Оно раздвигало воздух, пробуравливалось сквозь застывшее пространство, раскрыв пасть и заглатывая жидкую суспензию света. Чудовищный водоворот сминал декорации, черные шпили полиса растекались неряшливыми кляксами, сияющая нить фарватера корчилась и извивалась среди вздымающихся складок, колченогие стражи неуклюже пытались удержать равновесие и лопались с оглушающим грохотом, вспухая огненными цветами и разбрасывая раскаленные обломки дымящейся пыльцы. Ведь пришло время вегетации, Кирилл. Пришла пора урожая, и пусть он оказался не таков, как ты ожидал, но теперь уже ничего нельзя сделать. Соберем великую жатву драконьих зубов! Ты же хотел этого! Слишком просты желания мертвецов - они жаждут лишь холода, вселенского холода испаряющейся жизни! Ты хотел смерти бога, ты жаждал растерзать великих в их тайных купелях мирового заговора... Ты слишком верил во все выдумки, собирая в самых мрачных закоулках Ойкумены крохи слухов, преданий, сказок о великих. Тебе казалось, что под Хрустальной Сферой ты все равно найдешь сердце спрута и тогда.... Тс-с-с-с! Что ж, достойное желание достойного покойника. Как же ты представлял это? Потусторонний холод хитрых ловушек? Безвыходные лабиринты с неспящими минотаврами? Каменные колонны с антрацитовыми иероглифами и золотыми пластинами деяний великих? Все так, все так... Ты слишком льстил себе. Ты слишком очарован Ойкуменой - мировым склепом издохшего Человечества и поэтому каждый трупный червь ты принимаешь за человека. Да, вы - не венцы творения и даже не последнее звено в Великой Пищевой Цепи. Есть более безмозглые и отвратительные создания, но что вам до них! Вас все равно больше нет.

Клыки сомкнулись на шее полиса и из вен брызнула кровь, если можно назвать кровью бурую жидкость с медовыми прожилками густого гноя. Мертвое сердце слишком слабо трепыхалось, чтобы выбрасывать в треугольные дыры достаточные порции, и по клыкам потекли фосфоресцирующие опаловые капли строго отмеренной жизни - чудесного эликсира восстания плоти из объятий смерти и тлена. Время исторгло голодный вой и разбилось вдребезги, украсив промерзшие улицы тусклыми пятнами полупереваренной пищи, где в густой массе возились уродливые призраки давно сгинувшей эпохи. Они шевелили остатками съеденных конечностей, черепа повисали на тонких полосках кожи, а блеклые глаза пытались что-то разглядеть сквозь катаракты разъеденных желудочным соком истории хрусталиков. Они расползались по своим местам, оставляя за собой молочные дорожки сочащейся пневмы, словно выбравшиеся из яиц личинки голодные и безмозглые. Рвота продолжалась, исторгая уже кровяную желчь, но пиявке было мало, и она продолжала накачивать раздувшийся труп все новыми и новыми порциями иллюзорной жизни. Тебе же знакома такая сладость, Борис? Невозможное наслаждение, оргиастическая смерть, балансировка на острие между патокой любви и отчаянным ужасом? Что ж, Ойкумена не так плоха, если ты желаешь и ей пережить тайную страсть медленного умирания. Ты всем желаешь собственного счастья. Поверь, у тебя редкий дар за самой жуткой жестокостью видеть то единственное, что движет ею - любовь. Пожалуй, мы могли бы стать любовниками... Только ты и я. Все и ничто. Ты когда-нибудь видел вблизи фирмамент? Ты когда-нибудь висел над его необозримостью, где в глубине разгораются поддельные звезды, а их разряженный свет скользит внутри неисчислимых зубастых глоток? Они ждут. Они жаждут. С самого рождения и до самой смерти они держат вас за горло и высасывают сок души, даруя взамен иллюзию жизни. И кто скажет, что симбиоз несправедлив, что он жесток, что он отвратителен?

- Что это было? - спросил Борис.

Кирилл сидел на снегу и счищал со скорчера налипшую грязь. Одри наматывали на обезображенное запястье фольгу.

- Что это было? - повторил Борис.

Тишина. Странная тишина и забытье. Пустота. Что-то или кто-то вырвал боль, остался лишь холод в опустевшей груди. Свет сгустился и обволакивал их фигуры. Не было ничего, кроме света, кроме плотных полотнищ, окутавших мир.

- Где мы?

Ничего, кроме света и снега.

Борис встал и сделал шаг и в тот же миг нечто сдвинулось в сияющей пустоте, сгустилось, протянулись еще невидимые прожилки, напряглись, притаились за порогом видимости, как липкие паучьи сети. Стало жутко. Страх длинным, мокрым, похотливым языком провел по спине и замер на затылке самым кончиком, острым, льдистым гвоздем нарастающего озноба.