Михаил Савеличев - Возлюби дальнего

Но Хосико ошибалась. Атосу не снились сибирская тайга и уральские леса, и не пели на деревьях птицы. Ему снился лес, единственный лес, который только и может быть обитаемой вселенной.

Он проснулся от света и подумал, что это луна. В доме было темно, лиловатый свет падал в окно и в дверь. Ему стало интересно, как это свет луны может падать сразу и в окно и в дверь напротив, но потом он догадался, что он в лесу, и настоящей луны здесь быть не может, и тут же забыл об этом, потому что в полосе света, падающего из окна, появился силуэт человека. Человек стоял здесь, в доме, спиной к Атосу, и глядел в окно, и по силуэту видно было, что он стоит, заложив руки за спину и наклонив голову, как никогда не стоят лесные жители — им просто незачем так стоять — и как любил стоять у окна лаборатории во время дождей и туманов, когда нельзя было работать, Карл Этингоф, и он отчетливо понял, что это и есть Карл Этингоф, который тоже когда-то отлучился с Базы в лес, да так больше и не вернулся и был отдан в приказ как без вести пропавший. Он задохнулся от волнения и крикнул: “Карл!”. Карл медленно повернулся, лиловый свет пошел по его лицу, и Атос увидел, что это не Карл, а какой-то незнакомый местный человек, он неслышно подошел к Атосу и нагнулся над ним, не размыкая рук за спиной, и лицо его стало видно совершенно отчетливо, изможденное безбородое лицо, решительно ничем не напоминающее лицо Карла. Он не произнес ни слова и, кажется, даже не увидел Атоса, выпрямился и пошел к двери, по прежнему сутулясь, и, когда он перешагивал через порог, Атос понял, что это все-таки Карл, вскочил и выбежал за ним следом. “Карл, — бормотал он, шатаясь, — Карл, вернись!” Он повторил эти слова несколько раз, а потом в отчаянии громко выкрикнул их, но никто его не услышал, потому что в то же мгновение раздался гораздо более громкий крик, жалкий и дикий, откровенный плач боли, так, что зазвенело в ушах, так, что слезы навернулись на глаза, и почему-то он сразу понял, что кричат именно в этом длинном строении, может быть потому, что больше кричать было негде. “Где Нава? — закричал он. — Девочка моя, где ты?” Он понял, что сейчас потеряет ее, что настала эта минута, что сейчас потеряет все близкое ему, все, что привязывает его к жизни, и он останется один.

Но сон отступил, унося с собой остатки давно прошедшей ночи, тоску утрат и страха, обнажая зеленые стены лазарета и несчастного киберхирурга, дотягивающегося до него своими щупальцами и клешнями. Откуда-то ото лба растекалась волна покоя и умиротворения, но она была мелка и в ней можно было только слегка поплескаться, ощущая совсем близкое дно все того же отчаяния и безнадежности.

— Мне плохо, — сказал Атос в потолок. — Мне не хочется жить.

Наверное, в этом и была отгадка. Ему уже давно не хотелось жить. Стремиться сквозь лес к далеким Белым скалам — плохой стимул для жизни. Что толку в возвращении? Что нового оно даст ему? Но и лес каждый день, каждую минуту, каждую секунду методично выталкивал его из того растительного и неизменного мира, в который были погружены аборигены. Там не было даже великого природного цикла — от цветения до сна и умирания и обратно к вегетации. Там всегда все цвело. Резать скальпелем мертвяков? Бродить по болотам в поисках Города? Слушать сводки славных подруг? Обустроенная растительная жизнь. Стимул-реакция. Да, прогресс амазонок, жриц партеногенеза, не был его прогрессом. Но в жизни лесовиков вообще не было никакого прогресса. Ему действительно не было там места. Ему вообще нигде не было места.

Волна покоя схлынула, и стало легче.

— Вы что-нибудь хотите? — донесся голос с другого края света.

О, да! Он хотел миллион разных вещей, но это были настолько мелкие желания, что ради них не стоило открывать рот. Атос скосил глаза и посмотрел на врача. Какие они все здесь красивые, аккуратные. Чистенькие.

— Чистота, — повторил Атос.

— Что? — не понял врач. — Михаил Альбертович, повторите, пожалуйста.

Михаил Альбертович? Кто такой Михаил Альбертович?

Атос поднес к лицу правую руку и с отстраненным интересом принялся разглядывать свою ладонь. Потом нечто холодное коснулось предплечья, и наступила непроглядная тьма. Уже без сновидений.

Когда Атос снова уснул, зазвонил телефон.

— Как Сидоров? — спросил Мбога.

— Уснул.

— Он сможет в ближайшее время нам что-нибудь рассказать?

— Нет, вряд ли. Я боюсь, что его вообще нельзя оставлять здесь. Нужна срочная эвакуация на Землю или, в крайнем случае, на Алмазный пляж.