Марина Саввиных: Кассандра

Марина Саввиных

ГЛИНЯНЫЙ ПЯТИГРАННИК

(этюды о женской непоследовательности)

КАССАНДРА

1.

Мыслю, следовательно, существую. Мои мысли опережают события настолько, что я перестала удивляться тому, что все сбывается. Следовательно, я существую не только по направлению от сегодня к завтра, но... видимо, и как-то наоборот...

2.

Мы никогда не договариваемся о встрече. Я всегда знаю, что он придет. Он всегда появляется неожиданно. Поступью барса. Мягко и властно.

Я уже не помню, каким образом он обнаружил мою беседку в зарослях лещины. Предполагаю, что я сама указала ему путь. Во сне.

Мое убежище - секретное. О нем никто не знает. Я предаюсь здесь невинным наслаждениям одиночества - бесплодным унылым мечтам. Один лишь Царь Грез, должно быть, знает, как ходить по этим дебрям. Думаю, что мой собеседник имеет к Царству Грез некоторое отношение... Иначе как бы он здесь оказался?!

Он приходит - всегда невзначай - садится напротив... здесь есть почти горизонтальный, низко спустившийся к земле отросток живого ствола...

И начинает вещать.

Последнее время ему очень нравится именоваться Мусагетом. Но его внешность совсем не эллинского типа. Скорее, варяжского. Или славянского. Ярко-голубые глаза, но не прозрачные, не пропускающие в себя, отталкивающие чужой взгляд. Все черты правильные, умеренно тонкие, высокий лоб, темно-каштановые волосы, любовно ухоженная бородка... Классический облик арийца!

К тому же - глубокий, прекрасно интонированный баритон... чарующие арпеджио театрального обольстителя...

Нет, для Аполлона он все-таки слишком... Вот именно! В нем всего как-то уж очень слишком! Впрочем, если это маска, то он с ней вполне освоился... если это роль, то, похоже, из тех, что заменяют собой судьбу. Легенду, во всяком случае, он воспроизводит виртуозно. Как Штирлиц.

Говорит - великолепно. Даже более чем. В его присутствии я лишаюсь дара речи и разумения. Сижу - и млею. Изредка только ловлю себя на том, что в смысл его риторических пассажей на самом деле не вникаю. Так упоителен сам по себе этот звук, завораживающий его самого ничуть не меньше, нежели меня, оцепенелую и немую. Пробиться с какой-нибудь репликой в этот сверкающий поток все равно невозможно. Говорящий Мусагет подобен весеннему глухарю ничего не видит и не слышит. Мы - идеальные собеседники, право!

3.

Более всего ему нравится интерпретировать слухи о своих победах. Его рассказы всегда изящны, точны и малоправдоподобны. Видимо, зловещие оттенки этих историй доставляют ему особое удовольствие - он явно прилагает специальные усилия к тому, чтобы насытить их достаточным количеством крови и слез. Ему нравится представлять себя некой зловещею жертвою судеб. Перстом Всевышней Воли, уязвленным нечаянной занозой.

Ни одна женщина не может приблизиться к нему без опасности урона... Если он ее хочет, то оскорбляет полным пренебрежением к ее индивидуальности: что-то грубо чувственное, примитивное есть в его взгляде на любовь. Если же он ее не хочет, то никогда не упустит случая положить этот удивительный факт в качестве предмета для рассмотрения со стороны причин и предпосылок.

Одно из специфических его дарований - умение ненавязчиво унижать. Жертва соображает, что ее переехали, зачастую уже после того, как поезд скрылся за ближайшим леском.

Когда он - в который раз! - живописует мне бедную Клото, вздорную, толстую и ко всему холодную, как лягушка, я прихожу в состояние гнева и раздражения... Я живо представляю себя на ее месте. А что? С него станется... Напридумывать всякого... а потом... Ох! боюсь, я слышу, что он говорит! Как это унизительно и противно!

Правду сказать, мне приходится собирать в кулачок всю свою прославленную стойкость, чтобы не поддаться его проникающему излучению.

Несчастная Клото! Как я состражду ее отчаянию!

Что это я, в самом деле, сижу тут и слушаю его? Зачем? Мне-то какое дело до всех этих драм! Он мне не нравится! Если завтра придет, скажу, чтоб убирался вон...

4.

Я бегу от любви. Это злобное страшное пламя. Расступитесь, деревья! Раздайтесь, тайгетские чащи! Над моей головою тяжелыми машет крылами Злополучный вещун, о погибели скорой кричащий. Я бегу от любви...Даже благостный бог Эпидавра, Поднимающий мертвых, не лечит подобные раны. Я вернусь к тебе, милый, венком благовонного лавра, И мои поцелуи торжественны будут и странны.

Написано мною от имени Дафны. Как-то само собой сочинилось. Мусагет был искренне растроган. Ему, как правило, нравятся тексты, связанные с его историями. Даже если они далеки от совершенства. Правда, взявшись критиковать, он это делает беспощадно. Тонкость и глубина его анализа всякий раз приводят меня в восхищение.